Читать книгу - "Горы, моря и гиганты - Альфред Деблин"

И все эти люди, которые теперь бродили по благоуханной земле, пили вино, вбирали в себя пряные ароматы, снова — после долгого взаимного отчуждения — чувствовали влечение друг к другу. После змей Уайт Бейкер по этим местам двигались, одна за другой, разные группы беглых поселенцев (британских фландрских франконских ютландских) — и все они тоже подпадали под влияние здешних чар. Чар этого нескончаемого Сегодня, свежести, вечного обновления. Каждый глоток воздуха здесь будто подталкивал к тому, чтобы дать волю своим порывам — вывернуть себя наизнанку.

СЕРВАДАК — молодой еще человек с изжелта-бледным лицом — сидел в одиночестве под ярко-зеленой лавровишней и пытался подманить Свет-Моих-Очей: соседку, которая поселилась на берегу Дордони[107]одновременно с ним. Ах, она непременно должна к нему подойти! Ведь она уже ходила с ним в чащу леса, где стоит священная хижина, и они вдвоем отправлялись в сладкое странствие… Он повторял это снова и снова, но смуглая Свет-Моих-Очей на уговоры не поддавалась. Он неподвижно сидел под лавровишней с перекрученными ветвями. А женщина, наклонившись к кустику гороха, подтрунивала:

— Сервадак, ты так долго сидишь под деревом, словно уже стал его корнем. Ну-ка подними глаза: твоя макушка, кажись, и вправду зазеленела!

— Свет-Моих-Очей, ты сегодня достаточно поработала.

— Посмотри на мои руки, Сервадак, какие они толстые. И с каждым днем делаются все толще. Того гляди лопнут. Меня это радует.

— Для чего ты так много работаешь?

— А вдруг я нарожаю детей, Сервадак? Кто же их будет кормить?

— Я буду. И другие тоже.

— У меня есть руки, они — мои дети. Я не стану сидеть под деревом без дела. Взгляни, какой у меня вырос горошек.

— Иди ко мне, Свет-Моих-Очей!

— Горошек тоже говорит: иди ко мне. И мои курочки. И трюфели.

— Иди ко мне, Свет-Моих-Очей. Радость моя! Если я и сижу здесь, так только ради тебя: я смотрю на твое поле и радуюсь, что по нему идешь ты. Взгляни на мой горох. Разве он ничего не стоит?

Она засмеялась:

— Плохой горох! Поле заросло красными сорняками. Когда появятся стручки, я тебе помогать не стану.

— Подойди поближе.

— Хочешь пойти со мной в хижину? Но я этого не хочу.

— Просто подойди ближе.

— Чем это тебе поможет, Сервадак?

— Поможет. Мне поможет, даже если ты приблизишься всего на шаг.

— Ах, милый друг! Мне грустно, когда я вижу тебя. Ты такой бледный. А мы ведь уже давно ушли из Бедфорда[108].

— Я уже отдалился от Бедфорда на сто лет. Когда я впервые увидел тебя среди прибрежных скал, на севере, — тогда-то те сто лет и закончились. Это было вчера. А может, сегодня. Сегодня я увидел тебя в первый раз. Точнее, сейчас я тебя вижу в первый раз. Иди же ко мне, Свет-Моих-Очей.

— Ах, зачем ты зовешь меня, Сервадак! Стоит мне выйти на свое гороховое поле, ты уже тут как тут, словно дрозд.

— Но дрозду отвечает дроздиха.

— Я тоже тебе отвечаю.

— Ты не дроздиха. Ты мне не отвечаешь.

Он протянул к ней руку. Она опустила голову, всхлипнула, потеребила столбик, к которому подвязывала горох, и пошла к Сервадаку — медленно, потом быстрее; позволила ему, упавшему на колени, поцеловать ее; сама нежно поцеловала его в глаза и в губы.

Он приманил ее снова, на другой день, и еще раз — на следующий. Эта девушка с курчавыми темно-каштановыми волосами и стройной фигуркой всегда была ласковой и оживленной, но слегка усталой; всегда медленно обводила преданным взглядом деревья землю людей; и с каждым днем все больше сияла — словно владычица этих мест, — казалась все более открытой. Она носила строгую рабочую одежду британских поселенцев: серую или коричневую длинную куртку, черные женские шаровары — свободные, подвязанные под коленями и вокруг щиколоток. Когда однажды она появилась в пестром платке, обернутом вокруг головы, Сервадак, сидевший под лавровишней, поднялся на ноги.

— Да, Сервадак! Я и тебе кое-что принесла. Цветную куртку. Посмотри, какие у них яркие куртки.

— У кого яркие куртки?

— У змей. У мужчин. Очень многих.

— Свет-Очей-Моих, но я ведь не имею отношения к змеям.

Она вздрогнула, подошла ближе:

— Не говори этого. Что ты такое говоришь? Мы тут все — змеи.

— Ты сама знаешь, я сказал правду.

— Нет, не будем об этом. Не хочу тебя слушать. Не пугай меня.

— Что ты хочешь мне дать, платок? Куртку? Если ты так хочешь, если я получу их из твоих рук, я с радостью буду их носить.

— Благодарю небо за то, что ты согласился. Ах, Сервадак, отойди же от дерева: под деревом ты не станешь красивее. Ты такой бледный, будто покинул Лондон только вчера.

— Я уже сто лет как его покинул. Неправда, что я не загорел. Я ведь работаю. Взгляни на мой виноградник, Свет-Моих-Очей.

— Я принесла тебе яркую куртку.

— Ну так иди же сюда!

Она подбежала к нему.

— Не хватай меня, Сервадак. Сними рабочую блузу. Видишь, это зеленая шерсть. Тебе нравится? Куртка красивая. Ах, она будет тебе к лицу!

— Правда? Ну-ка покажи. Вот, надел. Ну и как я тебе?

— Отлично, отлично! Замечательно. Полюбуйся на себя сам.

— Я буду ее носить всегда.

— Не надо, не хватай меня. Хочу на тебя посмотреть. Ну, разве не красавец? Пойдешь завтра со мной петь песни?

И она радостно повела Сервадака через его поле, по пути окликнув кустики фасоли, показав своего друга лавровишне:

— Теперь, Лавровишня, Сервадак тебе изменил. Он больше не сидит с тобой. Ему нужен солнечный свет. Он хочет двигаться. И должен покрасоваться перед другими.

Она привела его на свое поле:

— Это Сервадак. Вам нравится его зеленая куртка? Ведь правда, она красива, как мой платок? Постой, я обовью твою шею фасолевым усиком. Ну, Усик, что скажешь о куртке Сервадака?

— Дай его сюда.

— Пусть он будет на твоей шее.

— Я хочу взять его в руки. Он же от тебя. Ты его растила. А когда он увянет, я спрячу его в ладонях, и он будет жить в моих руках, в плечах — нет, это ты будешь там жить.

Она, вздохнув, отвернулась.

— Что с тобой, Свет-Моих-Очей?

— Называй меня как-нибудь по-другому.