Читать книгу - "Один в Берлине - Ганс Фаллада"

– Ты лучше послушай, как наша пташка поет! Будь здоров, Эмиль! Я бы на твоем месте поступил иначе, не пошел бы домой и вообще к жене – на кой бабе знать про твои добавочные доходы? Нет, на твоем месте я бы поступил по-моему, сдал бы вещички на Штеттинском вокзале в камеру хранения, а квитанцию послал бы себе по почте, до востребования. Тогда бы у меня ничего не нашли, и никто бы ничего не доказал.

– Ловко придумано, Энно, – одобрил Баркхаузен. – А когда ты снова заберешь барахло?

– Ну, когда все устаканится, Эмиль, тогда и заберу.

– И на что будешь жить до тех пор?

– Я же сказал, пойду к Тутти. Коли расскажу ей, какую штуку провернул, она меня с распростертыми объятиями примет!

– Блеск, просто блеск! – поддакнул Баркхаузен. – Раз ты пойдешь на Штеттинский, я двину на Ангальтский. Чтобы внимания не привлекать!

– Тоже неплохо придумано, Эмиль, светлая ты голова!

– Пообщаешься с людьми, – скромно сказал Баркхаузен, – так и узнаешь то да се. Век живи – век учись.

– Твоя правда! Ну, будь здоров, Эмиль!

– Будь здоров, Энно!

Некоторое время они молчали, благодушно глядя друг на друга и нет-нет прихлебывая по глоточку. Потом Баркхаузен сказал:

– Если обернешься, Энно, ну, не сию минуту, то увидишь за спиной радио, ламп, поди, штук на десять. Я бы его забрал.

– Так и бери, Эмиль! Радио завсегда сгодится, и для дома, и на продажу! Завсегда сгодится!

– Ладно, тогда давай попробуем затолкать его в чемодан, а белье вокруг распихаем.

– Прямо сейчас или сперва еще по глоточку?

– Можно и еще по глоточку, Энно. Но только по одному!

Они пропускают по глоточку, по второму и третьему, потом медленно встают и изо всех сил стараются затолкать большой десятиламповый приемник в саквояж, куда поместился бы разве что репродуктор. После нескольких настойчивых попыток Энно вздыхает:

– Никак не лезет! Оставь ты это чертово радио, Эмиль, возьми лучше чемодан с костюмами!

– Но моя Отти любит слушать радио!

– Надеюсь, ты не собираешься рассказывать своей старухе про наше дельце? Ты что-то окосел, Эмиль!

– А ты со своей Тутти? Оба вы окосели! Где она, Тутти твоя?

– Пьянствует! Да как, скажу я тебе! – Снова чирикает пробка, покинув бутылку. – Давай еще по глоточку!

– Будь здоров, Энно!

Оба пьют.

– Но радио я все-таки хочу прихватить, – продолжает Баркхаузен. – Раз эта бандура не лезет в чемодан, обвяжу ее веревкой и повешу на шею. Чтоб руки были свободны.

– Давай, старичок. Ну что, собираем манатки?

– Ага, собираем. Пора!

Но оба так и стоят, с глупой ухмылкой глядя друг на друга.

– Если вдуматься, – опять начинает Баркхаузен, – жизнь все-таки хорошая штука. Вон сколько тут отличных вещичек, – он кивает головой, – и мы можем взять что хотим, причем делаем доброе дело, забирая шмотье у жидовки, которая все это наворовала…

– Что верно, то верно, Эмиль, мы делаем доброе дело – для немецкого народа и для фюрера. Зря, что ли, он сулил нам хорошие времена.

– И свое слово фюрер держит, еще как держит, Энно!

Они растроганно, со слезами на глазах глядят друг на друга.

– А что это вы здесь делаете, а? – доносится от двери резкий голос.

Оба вздрагивают: перед ними стоит молодчик в коричневой форме.

Баркхаузен медленно и печально кивает Энно:

– Это господин Бальдур Персике, о котором я тебе говорил, Энно! Начинаются неприятности!