Читать книгу - "Яблоки горят зелёным - Юрий Батяйкин"

Странно, но никакой радости от того, что пророчество майора начало сбываться, Муромцев не почувствовал. После второго захода истопник предложил свой план.

– Да, Муромцев, где же вы были раньше? – растроганно спросил Лаврентий, когда Муромцев закрыл рот.

Муромцев хотел ответить: «В лагерях», но промолчал.

– Считайте ваш план одобренным, – сказал Берия. – Буду ходатайствовать о присвоении вам майора.

Они сделали третий заход.

– А теперь, дружок, домой, – сказал Лаврентий. Муромцев ехал, покачиваясь на мягких рессорах и думал: «Эх, сейчас бы ту танцовщицу!»

Лаврентий Палыч проводил его до дверей номера. Заходить не стал: опаздывал к сеансу радиосвязи с Москвой. Они попрощались. Муромцев прошел в спальню, плюхнулся на батистовое белье и обомлел. Приподнявшись на локотке, на него в упор смотрела влажными глазами косули та самая танцовщица, что пригрезилась ему накануне в гашишном дурмане.

Он протянул руку, чтобы убедиться, что это не сон, и нащупал упругую грудку девушки.

«Вот это да», – погружаясь в ее объятия, подумал Муромцев.

Утром на аэродроме Муромцев, позевывая, открыл условленную ячейку в камере хранения. В ячейке лежала сфабрикованная чекистами газета с фотографией якобы умершего Бочкина и обширным некрологом, а также с текстом завещания и указанием душеприказчика, коим, волей покойного, назначался некий Муромцев, – распорядиться разделением наследства между Катрин, Погадаевым, Окладовым, им самим, а также и Раей.

Кроме некролога в ячейке лежал приказ о производстве Муромцева за проявленные находчивость и отвагу в майоры КГБ.

Взяв билет, Муромцев поднялся по трапу в самолет.

Уже когда посадка закончилась, в самолет ворвался радостный Сигимицу.

– Я с тобой, – сказал, усаживаясь на Машкино место, запыхавшийся японец, – в Англию.

Тут самолет затрясся, словно мулла на намазе, и загадочная, как чалма, Турция поплыла обратно, против течения времени.

Копия «Спитсрайера», на котором летел Муромцев, была сделана англичанами в размер пассажирского самолета с машины, принадлежавшей в войну ассу Питу

Ролсону, сбившему на нем генерала Роммеля и, таким образом, положившему конец интервенции гитлеровцев в Африке. Все в нем было, как в боевом самолете. И в потолке была башня с пулеметом, из которого можно было пострелять по встречным самолетам, правда, холостыми патронами.

В сортире установлен оптический визир, и имелась рукоятка бомбосбрасывателя. Пассажир мог по. рать, приникнуть к окуляру визира и, выбрав, в зависимости от вкуса, цель, нажать заветную рукоятку. Билет на этот рейс ввиду экзотики стоил баснословно дорого, но Муромцев мог теперь позволить себе и не такую роскошь.

Четыре часа полета пролетели незаметно. Муромцев спал, а Сигимицу с Машкой играли в японские шашки, когда резкий толчок посадки возвестил об окончании полета. Муромцев глянул в иллюминатор: кругом был густой туман.

«Ну, стало быть, мы в Англии», – решил он.

Получив багаж, они разошлись.

Сигимицу поехал осматривать город.

А Муромцев крикнул носильщика, и тот донес на себе их с Машкой до такси (так в Англии принято по традиции).

– Виндзор-хаус, – сказал истопник невидимому в тумане шоферу, и машина помчалась.

Дорогой туман стал рассеиваться, и Муромцев смог разглядеть серую набережную Темзы, по которой, чадя трубой, плыл пароход с надписью «Moisey Ponakibadyhin» («Моисей Понакибадыхин»).

– Узнаешь? – спросил таксист.

– Нет, – ответил Муромцев.

– Назван в честь вашего покорителя Сибири.

– Сибирь покорил Ермак, – мрачно сказал Муромцев.

– Ошибаетесь, – сказал таксист. – Ермак – это кличка его была. Вот так, товарищ.

– Я тебе не товарищ, а господин ротмистр, понял, суки английской сын?

Таксист обиженно засопел. И, слава богу, подъехали к Виндзору.

«Так вот куда забрался Погадаев?» – подумал ротмистр, выходя из машины и глядя на роскошный дворец, который специально для Погадаева перестроила на милицейский манер влюбленная в него принцесса.

И было отчего прийти в восхищение. Кругом журчали фонтаны в виде мочившихся фигур генералов советской милиции.

На распустившихся березах висели клетки в виде сапог и фуражек, с кенарами, которые были раскрашены в цвета советской милиции, и во все глотки орали прославлявшие милицию песни.

На самой толстой березе было дупло с дверцей, на которую был наклеен портрет Ф.Э. Дзержинского. Время от времени дверца открывалась, из дупла выскакивала железная рука и, схватив первое, что под нее попадалось, с лязгом скрывалась в глубине. Вперемежку с деревьями вместо фонарей стояли светофоры. На них были развешаны для просушки обоссанные галифе и пахнувшие потом милицейские гимнастерки.

Муромцев торопливо прошел ментовский садик и очутился у стен дворца.

Дворец поражал великолепием. Старинные башни отбрасывали золотые блики солнца на зеленый плющ, увивавший стены готического здания. По опушке парка бегали, играя, служебно-розыскные собаки, на зеленой лужайке два английских лорда, одетые в форму маршалов советской милиции, в буклях и с моноклями, играли в крокет.

Часовые стояли «на караул!» у дверей, словно у Мавзолея, а воздух периодически вздрагивал от милицейских свистков, установленных на флюгерах.

Муромцев подошел ко входу.

– Мей ай си сер Погадаеф? – спросил он.

В ответ часовые штыками преградили ему дорогу.

«Ого!» – подумал Муромцев.

– Хочешь, я их напугаю, – сказала Муромцеву Машка, когда они отошли от входа.

– Попробуй, – вздохнул истопник.

И Машка понеслась ко входу. Часовые, увидев стремительно приближающуюся крысу, не на шутку всполошились, так как, по примеру пистолетов московских милиционеров, винтовки у них были незаряженные. А когда с расстояния трех метров Машка пронзительно запищала «У-ку-шу-у-у!», часовые, побросав трехлинейки, ринулись через кусты, не разбирая дороги.

– Я тебе говорила, – улыбалась Машка, подлизываясь к хозяину.

Во дворце было тихо. Они пересекли величественную, блестевшую золотым паркетом прихожую и открыли первую попавшуюся дверь. Знакомым милицейским запахом пахнуло на них оттуда, отчего они поняли, что судьба к ним благосклонна.

В огромной зале на первый взгляд никого не было. Лишь из кровати под балдахином слышалась какая-то возня, да и дух шел оттуда.

Шаркая по полу, Муромцев пошел к кровати. Из-под полога, привлеченный его шагами, выглянул мужчина, в котором Муромцев узнал Погадаева.

– Ром! – воскликнул он и протянул к нему руки.

В ту же секунду женская фигура метнулась из-под балдахина под кровать, а Погадаев разразился ругательствами. Но мало-помалу, приглядевшись, он узнал истопника и уже спокойнее произнес: