Читать книгу - "Сент-Женевьев-де-Буа - Марина Юденич"

— Готова Но все ли готово у вас?

— Разумеется, иначе, разве посмел бы я нарушить ваш покой?

— Что ж, тогда не станем более терять время — Вы, как всегда правы, ваше величество, время не ждет.

Движимый животным почти страхом, вполне впрочем обоснованным, Граф обернулся с поездкой на станцию и обратно в рекордные сроки. Надо полагать, он гнал свою новенькую, любовно украшенную всеми модными в этом сезоне автомобильными изысками машину по пыльной степной дороге, не разбирая пути и нимало не щадя автомобиля, как некогда загоняли насмерть в бешеном галопе лошадей его далекие предки, спасаясь от погони, спеша по своим неотложным казачьим делам или просто в пьяном кураже, затуманив сознание хмельной отравой ядреного местного самогона Ухоженная и дорогая машина оскорблена сегодня была еще и тем, что комфортабельный охлажденный кондиционером салон ее заполнили на обратной дороге пассажиры, ни одни из которых при других обстоятельствах не посмел бы к ней даже приблизиться, во избежании немедленных и крупных неприятностей Но сегодня обстоятельства сложились иначе На железнодорожной станции Графу удалось обнаружить четырех бродяг, скрывающихся от жары в тени пустующего и наполовину разрушенного здания паровозного депо Они просто валялись на земле, подстелив под свои грязные, потные, изнывающие от жары, голода и вечного похмелья тела какое-то ветхое полусгнившее тряпье и пребывали в тупом полуобморочном состоянии, не пытаясь даже раздобыть какое-нибудь пропитание — жара был слишком изнуряющей Появление Графа было равно для них манне небесной. Они даже не выслушали толком невнятно весьма сформулированного им предложения, а если и слушали — вряд ли понимали суть сказанного. Понятно было лишь то, что сегодня будет какая-то работа, а потом выпивка и еда. По поводу обещанных денег никто особых иллюзий не питал, денег им давно не платили, кто и сколько бы не обещал Они поехали бы куда угодно, с кем угодно, и согласны были на любую работу просто за еду, но Граф на их глазах загрузил в багажник джипа еще и несколько бутылок водки, купив их в грязной, но пестрой от всевозможных рекламных плакатов торговой палатке прямо на перроне станции — и это было самой надежной гарантией Монастырские развалины не произвели на бродяг никакого впечатления, по крайней мере эмоции по поводу предстоящей работы никем проявлены не были Возможно, все они недавно кочевали и в этих краях и слухи о страшном пошлом этого места им были неведомы, а может быть они пребывали уже в том психическом состоянии, которое с большой натяжкой можно отнести к категории разумного — им было просто все равно, что и где копать Скорее всего это было именно так, поскольку их не смутил и тот факт, что «археологи из Москвы» обладали ярко выраженной восточной внешностью, а слухи о постоянных угонах людей в Чечню, давно будоражили приграничные с ней южно-русские губернии Но похоже этих четверых не страшила и перспектива рабства Они молча внимательно, но без малейшего интереса выслушали указания Графа, объяснившего им в чем заключается их работа и так же бесстрастно принялись за нее, вооружившись инструментом, который удалось Графу раздобыть у станционных рабочих за бутылку водки, купленную все в той же грязной палатке на перроне — тяжелой, старинной киркой, ржавым погнутым ломом и двумя саперными лопатами, которые предусмотрительный Граф захватил с собой из дома еще утром — оказалось, что не напрасно Было четыре часа пополудни Однако солнце, хотя и сползало из зенита, медленно и неохотно весьма, дело свое вершило по-прежнему справно — пекло яростно и беспощадно, отчего пустынное степное пространство казалось огромной раскаленной сковородой, которую растяпа-хозяйка попросту забыла на пылающей печи.

Сказать, что Дмитрий Поляков был сломлен, раздавлен, повергнут в пучину самых противоречивых и ни разу не изведанных им доселе чувств, значило не сказать ничего о том состоянии, в котором прибывал он теперь.

Пошло уже изрядное количество времени с той минуты, как за ней закрылись створки высоких белых с позолотой дверей его номера в парижском отеле « Де Криойон», любимого им и знакомого, едва ли не как собственный дом, вплоть до каждого гобелена в холле и китайской вазы на каминной полке в гостиной его люкса, а он по-прежнему оставался в состоянии полного смятения и растерянности, до сих пор плохо соображая где находится теперь и что такое произошло с ним в последние несколько часов его жизни Возможно на какого другого человека события приключившиеся с ним и не произвели бы столь сильного впечатления, в конце концов это была конечно необычная весьма и пикантная безусловно до остроты, но всего лишь авантюра, из числа тех, которые случаются в жизни. Но у Дмитрия Николаевича Полякова, сорокалетнего преуспевающего российского предпринимателя, человека абсолютно душевно и физически здорового, неглупого и по-своему образованного был одна не слишком приметная, но существенная весьма особенность Если бы судьбе было угодно распорядиться так, что Дмитрий Поляков жил бы скажем в восемнадцатом или каком другом минувшем веке, и принадлежал бы к дворянскому сословию, то на фамильном гербе его в качестве девиза было бы начертано одно лишь короткое слово — « простота»

Однако помещенный на постоянное жительство в век двадцатый и посему лишенный возможности иметь фамильный греб и делать на нем какие-либо любезные сердцу и уму надписи, он просто почитал простоту и ясность главными факторами, определяющими успешность и благополучие существования в этом мире До сего дня судьба была милостива к нему в этом смысле — все и всегда в жизни его было просто и ясно, а потому, как полагал он и вполне успешно По крайне мере, жизнью своей и тем чего достиг в ней он был доволен Так было с раннего детства Просто и ясно все было в его семье, где сначала единственным и непререкаемым главой был дед, потому что он же был источником номенклатурных благ, которые пользовала вся семья Бабушка была единственной похоже в этом мире слабостью деда, которой он, а значит и вся семья прощала постоянный сумбур мыслей и поступков, до глубокой старости — девическое кокетство, детскую обидчивость и почти младенческие порой капризы Посему он с детства любил находится подле бабушки, обретая тем самым права на некоторую часть ее семейных привилегий Мама была дочерью сурового чекиста и вела себя в этой связи подобающе — была женщиной строгой и собранной, носила короткую стрижку и тяжелые дорогие костюмы, которые почему-то назвали «английскими», хотя шились они, все на одни лад, похожие как две капли воды в специальном ателье для высшего руководства КГБ, услуги которого входили в номенклатурный статус деда Бабушка услугами этого ателье не пользовалась — она упрямо шила свои яркие, нарядные со множеством оборочек, рюшечек, воланчиков и еще каких-то немыслимых украшений платья у модной частной портнихи, это было не очень принято, но бабушке прощалось Мать с золотой медалью закончила школу и с «красным» дипломом исторический факультет МГУ, однако по профессии не проработала и дня — ей определена был комсомольская, а затем партийная карьера В детстве он очень редко видел ее дома — номенклатурным работникам в ту пору должно было подолгу задерживаться на работе и самой яркой деталью в туманном образе матери, отложившимся в его детских воспоминаниях, был маленький алый значок с золотым профилем Ленина на темном лацкане строгого похожего на мужской пиджак жакета. Говорили, что в юности она занималась стендовой стрельбой и добилась на этом поприще каких-то спортивных званий, но дед не счел спортивную карьеру достойной его дочери и в порядке компенсации лишь брал ее собой на охоту, которую любил и устраивал для себя частенько Отец был просто маминым мужем, которому посчастливилось стать зятем прославленного чекиста, потому что его дочери, как нормальной здоровой и относительно привлекательной девушке надлежало в определенное время выйти замуж Большего сказать о нем было почти невозможно Он так же как и мать закончил исторический факультет и добросовестно трудился над созданием новейшей партийной истории и творческим переосмыслением предыдущей в одном из научно-исследовательских институтов, имеющих высокую честь принадлежать к системе Центрального Комитета партии, а посему считавшемся очень и очень элитарным Та ступень, которую занимал дед на иерархической лестнице имперского общества позволила ему определить зятя на службу в этот храм партийной науки, но особо стремительной карьеры не обеспечивала — отец скромно пребывал кандидатом наук и старшим научным сотрудником, не вправе рассчитывать на большее, но премного благодарный судьбе и за то, что досталось. В семье любили, с молчаливого одобрения деда, которому эта история похоже нравилась, рассказывать, как будучи совсем маленьким Дима отвечал на вопрос кто есть кто в их семье Деда он назвал дедушкой, бабушку — бабулей, маму — мамой, а на вопрос об отце ответил — « зять» Отец всегда смеялся над этим фамильным анекдотом громче других Со смертью деда ясности в семье не убавилось Главной теперь была мама она к ому времени секретартвовала в одном из столичных райкомов партии, заведуя идеологией, и стала теперь главным источником более скромных, конечно, но вполне приличных по тем временам номенклатурных благ Ни дня в своей жизни не проработавшая ни на какой государственной службе, бабушка, к тому же, стала теперь гордо именоваться « персональной пенсионеркой союзного значения», получив это почетное определение вместо умершего мужа, таков был тогдашний порядок — и ей тоже кое-что полагалось из номенклатурной имперской кормушки Оставшегося семейного влияния, вкупе, очевидно, с памятью о державных заслугах деда хватило для того чтобы после окончания школы он смог стать студентом самого престижного ВУЗа страны — института международных отношений, который благополучно закончил и без особых проблем переместился со студенческой скамьи в некое внешнеторговое по названию, но военно-разведывательное по сути своей деятельности объединение, скромно занимающееся торговлей весьма популярным и знаменитым даже во всем мире товаром — советским оружием и военной техникой. Тут семьей были, безусловно, и видимо в последний уже раз, задействованы связи покойного деда, которого в некоторых влиятельных инстанциях, к счастью, еще не успели забыть Далее Дмитрию предстояло автономное плавание, в котором он не рассчитывал на серьезные стратегические успехи и готов был довольствоваться некоторыми тактическими радостями. Но уже дули с запада свежие ветры перемен.