Читать книгу - "Блуждающее время - Юрий Мамлеев"

– Зачем? – коротко вырвалось у Марины.

– Да отдых это, Марина, отдых. А у них-то, во время этих трансформаций, стены этой пещеры, люди Вселенной ее называют, что ли, да?.. расшатываются: то смерть свою высшую увидят, то небывалый мир, то спляшут… Это ли не на пользу – чтоб не протухали и не думали о себе много. Чтоб расшатались чуток, живей стали. И для смерти ихней и для жизни – это хорошо. Они сами лезут ко мне: быть хотят немного иными. А мне что – я могу в этом помочь. Это не вредно даже для кошек. Но они и в обычной смерти и жизни от этого веселей становятся. Такая уж у них всех натура. Один Спиридон иногда отбивается: бегун он. Бегает по всей Рассее, от одной загадки к другой. А загадки на каждом шагу. Милые они детки, это правда, Тань.

– Григорий Дмитриевич, вы вот сказали, что видели меня во сне, – опять раскраснелась Таня.

– Да я пошутил, Танюша, пошутил. Не во сне я тебя видел, а наяву, в действительности, но в далеком мире, таком далеком, в смысле пространств и времен, что и сказать я тебе не решаюсь: испугаешься еще… А я пугать не люблю, хотя люди меня пугаются, но я от страха этого лечу. Ты и сейчас там, Таня, а по человечьему раскладу и пониманию – только еще будешь там. Но не скоро, ох, не скоро, Танюша…

– Да… а где же? – нелепо пробормотала Таня.

– А, Танюша, голосок твой задрожал, – хмуро прохрипел Орлов. Глаза его огромные слегка улыбнулись. Он посмотрел отвлеченно на нее. – Вот ты какая здесь. А там ты будешь совсем другая. Другая, дочка, другая. Ты даже и вообразить сейчас не сможешь, какая ты будешь. Воображение рухнет, и не представишь. Вот так, – добродушно закончил он.

Таня смутилась не то от страха, не то от радости.

– Не бойся, не бойсь. Ты же бессмертная, чего тебе бояться. Не утка ведь… Пей, квасок-то, пей.

– Что в нас вечно, ее Юрий Николаевич учит, – улыбнулась Марина, разряжая ситуацию. – И меня, когда-то кто-то учил…

– О, Буранов – это настоящее, – развел руками Орлов и выпил кваску. – Правильно учит. Как же без вечного. Срам один жить без Абсолюта. В пылинку превратишься, черти, и те засмеют, – чуть даже с жалостливой интонацией, но не без потусторонней иронии проговорил Орлов.

– Мы не раз Буранова спрашивали о вас, Григорий Дмитриевич, – сказала Марина. – Но на этот вопрос он все время молчит.

– Хорошо молчит, хорошо, – ответил Орлов. – Недаром говорят, что слово – серебро, а молчание – золото. – Человеческие выражения на его лице мелькали и исчезали, как тени.

– А о чем же вы говорили со мной там, то есть бог знает где? – собралась с духом Таня. – Если можно так выразиться…

Орлов остолбенело и серьезно на нее посмотрел.

– Но это же передать невозможно! Вы что, Таня? Там все иное. Не мечтайте о том, что вы говорили там. Для вас же лучше будет…

Танечка даже глотнула слюнку:

– Я чувствую, что вы говорите правду, истину. Так вот какая я буду… Непостижимая себе…

– Обычная история, – поддакнул Орлов. – И не пытайтесь проникнуть. Не дай бог… Кстати, могу вас поздравить: вы дали мне там один очень полезный совет… Я им непременно воспользуюсь… Когда меня здесь не будет.

У бедной Тани даже появились слезы на глазах, но волосы, казалось, чуть-чуть встали дыбом.

– Таня, не переживай из-за непостижимости себя… Не переживай, – быстро проговорила Марина и сжала ее нежную ручку.

Павел обалдело молчал, думая. Квас не пил.

– О, я порезался тут, – вдруг сказал Орлов и показал руку, из которой небольшой струйкой текла кровь. – За гвоздь задел. Ничего.

Таня была потрясена этим не меньше, чем намеком о себе, «будущей»: как, у Орлова есть кровь, и она течет?! Она с диким недоумением посмотрела на руку и потом на лицо Орлова. Марина расхохоталась. Орлов улыбнулся. Кровь перестала течь. Павел по-прежнему цепенел.

– А мы совсем забыли нашего юного друга, – обратился Орлов к своим гостям. – Чую я, вы из-за него ко мне приехали? Что случилось?

Павел взял себя в руки и все подробно рассказал.

Орлов расхохотался так, что еле удержался на стуле. И, наверное, минут пять потом хохотал, не унимаясь.

– Вот угораздило вас, беднягу, в этакую ловушечку, молодой человек, – наконец выговорил он. – Извините, в связи с этим я вспомнил один эпизод из моей одной очень отдаленной жизни… Весьма тайно-забавный… Со значением… Потому и хохотал так долго.

– Мне было не до смеха, – вставил Павел.

Орлов немного поостыл.

– Дети вы, дети, – сказал он, опять отпив кваску.

– Ну ладно, – он махнул рукой в сторону Павла. – Что вы переживаете: вы же остались живы и вернулись. Если б застряли, было бы хуже.

– Я не могу понять! – вдруг закричал Павел, – как может сохраняться прошлое не в виде проекции, тени, а в живом физическом виде?!! Как это может быть?!! Моя мать умерла, и, значит, в то же время она осталась жива, пусть и в прошлом? Она живая и мертвая одновременно? Или это не она, а кто-то другой в ее теле!! У меня ум раскалывается, я не могу жить так больше!

Павел даже стал топать ногами, сидя.

Орлов отрезал ему черного хлебца, намазал маслом, посыпал солью и сказал:

– Съеште. Вкусно. По-деревенски.

Павел ел.

– Удивляюсь я людям, – развел руками Орлов. – Ну так, слушайте. Здесь и понимать нечего. Это просто реальность, относительная, конечно, как и все в этом мире полуиллюзий, – но бывает, и все. Это надо принимать как есть. Вы же пытаетесь объяснить то, что по принципу вне человеческого разума, вне понятий и концепций, вы пытаетесь объяснить то, что объяснить полностью на таком детском уровне невозможно. Отсюда и ощущение краха… Конечно, можно и по этому поводу легко воссоздать какое-нибудь приличное объяснение, но к действительности это будет иметь весьма вялое отношение. То, что вы увидели – просто есть, и все. Понимать такое – то же самое, что топором рисовать китайские миниатюры… плюньте вы на свой ум, тоже мне сокровище, это просто маленькое приспособленьице. Забудьте об уме. Есть ведь такое помимо вашего ума… ого-го-го-го! – и Орлов даже как-то дико произнес это «ого-го-го!», так что Павел испугался.

– Мне и говорить на языке ума тошно, – добавил Орлов. – Но уж ради вас…

– Вспомните, наконец, моих гостей, – продолжал он, – сегодняшних. Увидев меня, пусть в виде пустоты, они пляшут, иногда рвут на себе волосы, прыгают, древние былины поют – никому не известные, кстати, включая и их самих, естественно… Почему они так? Да если бы они это пытались понять или объяснить, я бы их прогнал. Они именно и не пытаются понять, но, увидев мою пустоту, прыгают, вопят, ползают, открывают в себе свои миры… Вам прыгать не надо, но ум свой не тревожьте зря.

Павел вдруг просветлел.