Читать книгу - "Алжирские тайны - Роберт Ирвин"

Сумеет ли ФНО организовать спасательную операцию и вызволить меня отсюда? Куда там! Они даже не знают, что происходит, а я лишен возможности с ними связаться.

Ненавижу и обожаю эту женщину — это тело, эти бедра, как у кавалериста, и этот ум, подобный клоаке. Ангел и одновременно свинья, она возникает в моем воображении в виде летучей свиньи. Конечно, она предана идее «Action Française». Папашины имения в закладе у евреев и масонов. Де Голль — законспирированный коммунист, готовящийся нас предать. У нее в спальне в Алжире висит литографический портрет маршала Петена, стоящего в разгар бури на склоне холма. Плащ военного образца у него на плечах и трехцветный флаг над ним развеваются на ветру истории. Шанталь сказала, что мы должны совокупляться под Петеном, чтобы получать его благословение на наш союз. Едва отдышавшись, она добавила, что Петен — единственный человек в этом столетии, который предоставил Франции шанс на духовное возрождение.

А теперь, когда Петен мертв? Порядок, дисциплина, чистота — Шанталь и ее друзья полагают, что ценности прошлого можно возродить, но сперва придется проломить несколько голов. Ценности прошлого, простые ценности — разве к этим пустым словам придерешься? Шанталь преклоняется перед здоровьем, силой и красотой. Мы все преклоняемся перед ними, не правда ли? Шанталь никогда не переспит с мужчиной, который носит грыжевой бандаж. Мужчина, который носит грыжевой бандаж, хотя он, быть может, обладает множеством замечательных качеств и всю жизнь совершает благородные поступки, никогда не переспит с Шанталь. Не суждено это также ни еврею, ни арабу, да и ни одному из тех, кого ввергли в уныние и обезобразили нищета и болезни. Сейчас, вспоминая вчерашний день, я понимаю, что она наверняка уже знала, кто я такой, и, предаваясь любовным утехам со здоровым солдатским телом, в то же время снимала с безбожника-марксиста мерку для гроба. История с пистолетом была испытанием и предостережением, смертельно опасной попыткой раздразнить. Я думал, что вожу ее за нос. Теперь, убедившись, что она водила за нос меня, я знаю… Что я знаю? Я не знаю ничего.

Быть может, стоит затаиться здесь на пару дней, а то и на три, пока они не сочтут, что я, скорее всего, каким-то образом сбежал, и не прекратят поиски. А потом удрать? Нет, ничего не выйдет. Когда наконец появится возможность рвануть в пустыню, я уже наверняка ослабею от голода. К тому же я сейчас лопну, если не отолью. Это страх переполняет мой мочевой пузырь и мешает мне уснуть. А спать очень даже хочется. Вероятно, следствие шока.

Это постоянное давление в мочевом пузыре — нечто подобное творилось и в политико-воспитательном центре Ланг-Транг. Все, что мне давали выпить, попросту текло сквозь меня и сразу выливалось. На ногах у меня образовались страшные нарывы. К нарывам сползались клопы. Если у меня были свободны руки, я пытался ловить клопов и есть. Спать мне не позволяли никогда. Днем и ночью горел яркий свет, к тому же мне вывернули наизнанку веки и обрезали ресницы, так что глаза никогда не закрывались. Меня вынуждали просить разрешения пить мочу. Если мне позволяли выпить мою собственную, я считал, что мне очень повезло. Казалось бы, пустяк, но в подобных условиях даже мелкая поблажка может принести большую радость. Радость, правда, недолгую, поскольку моча была слишком соленой, чтобы утолить жажду. О том, что мне довелось испытать в лагере, я рассказал Рокруа и Мерсье. Но я так и не сказал им, как к этому отношусь. О Ланг-Транге я вспоминаю с ностальгией, а о своих воспитателях — с уважением. Разумеется, они растолковали мне марксистские истины. Но дело не только в этом. Генералам и политикам так не терпелось послать нас в Дьен-Бьен-Фу, но, как только Дьен-Бьен-Фу сдали противнику и эта стратегия перестала считаться гениальной, возникло ли у них столь же нетерпеливое желание вызволить нас из вьетминевского плена? В сущности, на нас им было наплевать. В руках противника мы сделались уцененным товаром. Если оценивать объективно, все мои дознаватели и учителя в Ланг-Транге были людьми жестокими, но моя судьба им была отнюдь не безразлична, и, на свой грубый манер, они заботились обо всех нас, в то время как родные генералы бросили нас на произвол судьбы.

Пара пустяков! Дождаться темноты. Мне известен распорядок караульной службы на стенах укреплений. Дождаться, когда часовой пройдет, потом перемахнуть через стену и спрыгнуть вниз, в темную пустыню. Ха-ха! Шучу, конечно. Это прыжок со стены в двенадцать с половиной метров высотой. Многие люди, даже кое-кто из алжирцев французского происхождения с побережья, которые по идее должны соображать, что к чему, думают, будто Сахара — это сплошь мягкие, волнистые песчаные дюны. Так вот, на мягких, волнистых песчаных дюнах Легион укрепленные узлы не сооружает. По меньшей мере на полмили вокруг — твердая каменистая почва и кустарник. Я бы сломал ногу.

Нет, я и вправду лопну, если не отолью. Придумал. Придумал! Дождусь здесь, наверху, появления следующего солдата. Потом помочусь ему на голову. А когда за мной придут, симулирую сумасшествие. Боже мой! Сейчас я уже не вполне уверен, что это будет симуляция. Загвоздка только в том, что за несколько сеансов рок-н-ролла, плавания брассом и пентотала натрия из меня довольно быстро выбьют эту дурь. Хочется есть. Было бы приятно помечтать о каком-нибудь горячем блюде, но мешает мысль о том, что первым делом у меня в желудке окажется, вероятно, длинная резиновая трубка.

Все решения, приходившие мне в голову, нелепы. Абсолютно смехотворны. Чепуха из приключений трех мушкетеров или из какого-нибудь другого юношеского сна, чреватого поллюцией. Однако вскоре бежать все-таки придется, причем согласно одному из этих абсолютно смехотворных планов. Один вопрос: которому из них?