Читать книгу - "Остров Крым - Василий Аксенов"

Татьяна Лунина вернулась из Крыма в Москву утром, а вечеромуже появилась на «голубых экранах». Помимо своей основной тренерской работы вюниорской сборной по легкой атлетике, она была еще и одним из семи спортивныхкомментаторов программы «Время», то есть она, Татьяна сия, была личностьювесьма популярной. Непревзойденная в прошлом барьеристка – восемьдесят метровсумасшедших взмахов чудеснейших и вечно загорелых ног, полет рыжей шевелюры ифинишный порыв грудью к заветной ленточке, – она унесла из спорта ирекорд, и чемпионское звание, и если звание, что естественно, на следующий годотошло к другой девчонке, то рекорд держался чуть ли не десять лет, только впрошлом году был побит.

Она вернулась в Москву взбаламученная неожиданным, свиданиемс Андреем (ведь решено было еще год назад больше не встречаться, и вот всеснова), весь полет думала о нем, даже иногда вздрагивала, когда думала о нем сзакрытыми глазами, а глаза и открывать-то не хотелось, она просто обо всем насвете позабыла, кроме Андрея, и уж прежде всего позабыла о своем законном«супруге», «супружнике», или, как она его попросту называла – «СУП». Однакоон-то о ней, как обычно, yе забыл, и первое, что она выделила из толпы затаможенным барьером, была статная фигура «супруга»-десятиборца. Приехалвстречать на своей «волге», со всем своим набором московского шика: замшевымпиджаком, часами «сейко», сигаретами «винстон», зажигалкой «ронсон», портфелем«дипломат» и маленькой сумочкой на запястье, так называемой «педерасткой».Чемоданчиком своим, поглядыванием на «сейку», чирканьем «ронсоном», а такжеозабоченным туповато-быковатым взглядом муж как бы показывал всем окружающим,возможным знакомым, а может быть, и самому себе, что он здесь чуть ли неслучайно, просто, дескать; выдался часок свободного времени, вот и решилкатануть в Шереметьево встретить «супружницу». Тане, однако, достаточно былоодного взгляда, чтобы понять, как он ее ждет, с каким подсасыванием внизуживота, как всегда, предвкушает. Достаточно было одного взгляда, чтобывспомнить о пятнадцатилетних «отношениях», обо всем этом: медленное,размеренное раздевание, притрагиванье к соскам и к косточкам на бедрах,нарастающий с каждой минутой зажим, дрожь его сокрушительной похоти и своюсобственную мерзейшую сладость. Пятнадцать лет, день за днем, и больше емуничего не надо.

– Вот такие дела, Танька, вот такие, Татьяна,дела, – говорил он по дороге из аэропорта, вроде бы рассказывая о чем-то,что произошло в ее отсутствие, сбиваясь, повторяя, чепуху какую-то нес, весьсосредоточенный на предвкушении.

В Москве, конечно, шел дождь. Солнце, ставшее здесь впоследние годы редким явлением природы, бледным пятачком висело в мутнойбаланде над черными тучами, наваливавшимися на башни жилквартала, на огромныебуквы, шагающие с крыши на крышу: ПАРТИЯ – УМ, ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ НАШЕЙ ЭПОХИ!Тане хотелось отвернуться от всего этого сразу – столь быстрые перемены вжизни, столь нелегале скачки! – но она нс могла отвернуться и смотрела натучи, на грязь, летящую из-под колес грузовиков, на бледный пятак и огненныебуквы, на быковатый наклон головы смущенного своим бесконечным предвкушениемсупруга и с тоской думала о том, как быстро оседает поднятая Лучниковымсердечная смута, как улетает в прошлое, то есть в тартарары, вечный карнавалКрыма, как начинает уже и в ней самой пошевеливаться пятнадцатилетнее привычное«предвкушение».

Он хотел было начать свое дело чуть ли не в лифте, потом наплощадке, и в дверях и, конечно, дальше прихожей он бы ее не пропустил, новдруг она вспомнила Лучникова, сидящего напротив пес в постели, освещенноголуной и протягивающего к пей руку, вспомнила и окаменела, зажалась, дернулась,рванулась к дверям. Вот идиотка, забыла, вот ужас, забыла сдать, нет-нет,придется подождать, милейший супруг, да нет же, мне нужно бежать, я забыласдать, да подожди же в самом деле, пусти же в самом деле, ну как ты не понимаешь,забыла сдать ВАЛЮТНЫЕ ДОКУМЕНТЫ! Какая хитрость, какой инстинкт – в позорнейшейвозне, в диком супружеском зажиме сообразила все-таки, чем его можно пронять,только лишь этим, каким-нибудь священным понятием: валютные документы – он тутже ее отпустил. Татьяна выскочила, помчалась, не дав ему опомниться, скакнула влифт, ухнула вниз, вырвалась из подъезда, перебежала улицу и, уже плюхаясь втакси, заметила на балконе полную немого отчаяния фигуру супруга, статуя Титанас острова Пасхи.

В Комитете ей сегодня совершенно нечего было делать, но онаходила по коридорам очень деловито, даже торопливо, как и полагалось тутходить. Все на нее глазели: среди рутинного служилого люда, свыкшегося уже сзастоявшейся погодой, она, загорелая и синеглазая, в белых брюках и белой жерубашке из плотного полотна – костюм, который ей вчера купил Андрей в самомстильном магазине Феодосии, – она выглядела существом иного мира, что,впрочем, частично так и было: ведь вчера еще вечером неслась в «литере» подсверкающими небесами, вчера еще ночью в «Хилтоне» мучил ее любимый мужик, вчераеще ужинали во французском ресторане на набережной, смотрели на круизные суда ияхты со всех концов мира, а над ними каждые четверть часа пролетали в темномнебе «боинги» на Сингапур, Сидней, Дели… и обратно.

Вот так дохожусь я тут в Комитете проклятом до беды,подумала она, и действительно доходилась. Из первого отдела вышла близкаяподруга секретарша Веруля с круглыми глазами.

– Татьяна, телега на тебя, ну поздравляю, такую раньшеи не читала.

– Да когда же успели?

– Успели…

– А кто?

– Не догадываешься?

Она догадывалась, да, впрочем, это и не имело значения, ктоавтор телеги. Она и не сомневалась ни на минуту, что после встречи с Лучниковымявится на свет телега. Поразила ее лишь оперативность – сразу, значит, ссамолета стукач помчался в первый отдел.

– Ой, мамочка, там написано, деточка-лапочка, будто тыдве ночи с белогвардейцем в отеле жила. Врут, конечно?

Они устроились в закутке, за машбюро, куда никто не заходил,и там курили привезенные Татьяной сигареты «Саратога». Веруля, запойнаякурильщица, готова была за одну такую сигарету продать любую государственнуютайну.

– Не врут? Ну, поздравляю, Танька. Да я не за две, а заодну такую ночь, за полночи, за четвертиночку всю эту шарашку со всеми стукачамина хер бы послала.