Читать книгу - "Узелки - Евгений Гришковец"

Всё это было так плохо, так неправильно и ненужно, что я не стерпел, развернулся и почти убежал обратно в школу, где было пусто, совершенно безлюдно и тоже плохо, но не так, как перед входом, за захлопнувшейся за мной дверью.

После прощания с покойным учеником нас всех отпустили по домам. Всё-таки какая-то житейская мудрость была директору свойственна, иначе оставшиеся уроки превратились бы для всех в пытку.

А я весь тот день промучился душной и тошной тоской. Носы торчащих в серое небо зелёных резиновых сапог не давали никакого покоя. Я впервые увидел, как ужасно, отвратительно выглядит смерть по сравнению с настоящей жизнью. Мёртвый мальчик в школьном дворе – разве такое можно допускать?.. Разве такое можно видеть?.. Как мне хотелось смыть, стереть, уничтожить, убрать без следа из памяти то, что я увидел. Но память так не работает…

То есть, когда я сидел у костра под звёздным небом и яркой луной, у меня уже был опыт встречи со смертью и потрясение, с ней связанное. А осознание неотвратимости смерти и невозможность постичь смерть и небытие случились со мной много раньше, чем я увидел её лик тогда в школьном дворе.

Что ещё точно входило тогда в основу и систему моих представлений об устройстве мира и жизни? Например, я точно знал, что мир населён разными народами и есть великое множество других стран. Знания мои были как сугубо теоретические, так и практические. Ещё до первых уроков географии и до первого занятия английским языком я видел иностранные фильмы, в которых движения губ артистов не совпадали с тем, что с экрана звучало на единственном мне понятном языке. В тех фильмах я видел индейцев, индусов, разных людей с отличающимися от привычных мне, окружающих мою жизнь лицами. Я видел чёрных людей совершенно с другим не только цветом кожи, но и другими волосами, носами, глазами, движениями. Я с самого раннего детства слышал песни на непонятных языках и, не понимая ни слова, улавливал разницу между языками. Звучание каких-то мне нравилось, какие-то другие изобиловали, на мой вкус, неприятными для слуха звуками. Немецкий язык я точно отличал от остальных, он казался грубым и даже страшным. С незапамятного времени я знал, что немцы хотели нас всех погубить и вели с нами страшную войну.

Когда мне было совсем немного лет, родители взяли меня с собой в Среднюю Азию, и там я оказался в совершенно другом мире. В том мире было жарко, царили незнакомые мне запахи, все растения отличались от тех, что я видел и знал прежде. Но главное – там жили другие люди. Они были одеты в длинные халаты и платья, на головах носили красивые узорчатые шапочки, сами были смуглы и говорили высокими голосами непонятные слова. А когда говорили со мной или родителями, я с трудом узнавал мой язык. Там, в том мире, я ел незнакомую мне яркую еду и очень хотел знакомой. Там фруктов было много-много, они даже валялись на земле. Фрукты те сочились сладостью, от них руки становились липкими, и я пугался многочисленных пчёл и ос, которые преследовали меня. Там дети играли в незнакомые игры и свободно плескались в придорожных канавах в тёплой мутной воде.

Наполненный всеми этими знаниями, я сидел у костра совсем один и чувствовал душную тоску. Теперь я не знаю, почему так было. Не помню. Наверное, что-то огорчило меня. Или кто-то огорчил. Возможно, я обиделся, решил побыть один, хоть никогда, особенно в том возрасте, я не любил подолгу оставаться один.

Я смотрел в небо на звёзды и Луну. Ничто меня тогда не отвлекло, никакие мысли о чём-то моём, земном, не озаботили. Я просто был несчастлив и смотрел в небо неотрывным взглядом. Помню, одна звезда привлекла моё особое внимание, выделилась из всех бесчисленных. Она отчётливо мерцала, меняла цвет с общезвёздного холодного на красный. Я долго всматривался в неё и убедился, что мне не показалось. Прежде я за звёздами подобного не замечал. Это было открытие. От него возникло волнение и вопрос: только я один заметил мерцание той звезды или все другие тоже его видят, только им это безразлично?

В какой-то момент я совсем перестал боковым зрением видеть хоть что-то. Только звёзды, Луна и бездонная тёмно-синяя тьма космоса. Я переводил взгляд со звезды на звезду и, казалось, устремлялся к ним каждой в отдельности. Я физически чувствовал, что мой взгляд летит сквозь пространство, летит быстро. Я сильнее напрягал зрение, и взгляд ускорялся до предельной скорости. Но звезда не становилась больше или ближе. Космос осознавался таким бесконечно, непостижимо, непреодолимо огромным, что скорость моего взгляда не имела в нём никакого значения. Я ясно это почувствовал.

Никогда прежде я не видел звёзды, Луну и тьму космоса так, как тогда. Мне уже ведом был страх и холодящий сердце трепет перед космической бесконечностью. Я уже не раз осознавал свою неспособность её постичь… Но прежде я не видел космос так прекрасно и так недосягаемо, как в тот раз. Оторваться от этого зрелища было невозможно.

Я весь превратился в то, что вижу. И в том, что я видел, совершенно нисколько не было меня и того, из чего состояла моя жизнь. Не было родителей, не было интересующих и не интересующих меня дел, школы, дома, совсем не было никаких людей. Только космос. Я очутился в космосе. В самой его середине. Тогда же и моё одиночество стало абсолютным. Оно стало космическим сиротством. Таким, что я не смог бы выразить его словами.

Это невозможно было переносить долго. Я попросту устал от космической тоски и зажмурился. Луна, звёзды перестали быть видны, но из космоса я не вернулся. Тьма полностью воцарилась во мне. Это тоже было невыносимо. Тогда я открыл глаза, но не стал смотреть в небо. Я посмотрел на костёр. Он уже не горел. Он тлел. Угольки как будто дышали, становясь на миг ярче и угасая. Малюсенькие язычки голубоватого пламени появлялись и исчезали на вспыхивающих углях. А надо мной висела Луна и звёзды по всему небу.

И вдруг я до крайности ясно почувствовал, а вернее будет сказать, увидел себя в мироздании так, как не видал. Увидел холодным, бесстрастным, космическим, а не живым человеческим взглядом. И вот что открылось мне…

Я отчётливо увидел, что сижу на поверхности планеты Земля, на которой родился, жил, но планетой никогда не ощущал. Я знал Землю как землю: с людьми, животными, реками, полями, деревьями, городами, горизонтом. Это был мой мир: с воздухом, которым дышал, с птицами, в нём летающими, и всем прочим. Я знал, что живу на планете, но не видел этого. А тут увидел…

Я увидел Землю как огромный шар, на поверхности которого сижу. Мне стал виден этот шар в бесконечном космосе. Мне вмиг вспомнилось устройство Земли со слоями пластов и огненным ядром в центре. Вспомнилось то, что вокруг планеты есть тонюсенький слой воздуха, которым я дышу. Вспомнилась модель Земли с вращающимся шариком Луны. Я поднял взгляд на Луну, увидел её, яркую, с тёмными рельефами, и ощутил свой ненаходимо-ничтожный размер… Всё тут же потеряло смысл.

Для меня исчез смысл полностью. Никакого смысла не осталось ни в чём… Не стало смысла в том, что на планете, на которой я сижу, есть страны и границы между ними… Нет смысла в существовании людей и языков, на которых они говорят. Я не увидел решительно никакого смысла в том, что знаю названия вещей, птиц, деревьев, рек, морей… То, что я знаю, как мы называем Луну и другие планеты, потеряло всякое значение. Мне стало ясно: Луне и планетам нет до этого ни малейшего дела. Моё имя стало бессмысленным сочетанием звуков. Всё, что я знал, и то, о чём я только догадывался, обессмыслилось. Не стало ни одной имеющей смысл книги или науки. То, что делали родители, вся их работа, то, что они говорили, – всё утратило смысл… Всё, всё, всё… И в первую очередь моё существование, со всеми размышлениями, чувствами, переживаниями… Даже возможность видеть космос, осознавать его беспредельность и понимать бессмысленность всего на свете тоже утратило смысл. У меня не осталось ни единого вопроса ни к чему и ни к кому. Стало ясно, что ни в одном вопросе и тем более ответе не содержится смысла. Есть только космос. Непостижимый… Непостижимый, потому что постичь то, что не имеет смысла, невозможно.