Читать книгу - "Муравечество - Чарли Кауфман"

— Мы не губа нашего отца. Мы нечто большее, бесконечно большее, и мы поведем к миру.

Розенберги ликуют.

— Нас подвели поколения прошлого. Они добровольно уничтожили планету. Они совратили наше общество бесстыдным стяжательством. Но довольно. Сегодня мы стоим за инклюзивность, культурное и этническое разнообразие, сексуальную беззаконность, добровольное согласие.

Розенберги ликуют.

— Если позволите, я бы хотел воспользоваться моментом и рассказать вам историю, — говорит он.

Розенберги издают единодушное «о-о-о». Склейка, крупные планы Розенбергов в публике, которые улыбаются маленькому мальчику, обнимают друг друга, плачут. Эмоциональный момент. Сам не знаю, что имею в виду, когда говорю «крупные планы» применительно к настоящей жизни, но они тем не менее есть.

— Когда я был маленьким — то есть в прошлом году…

Кадры смеющихся Розенбергов в толпе.

— Я видел мир детскими глазами. Как и полагается, правильно?

Ликование толпы.

— Но взрослые украли мою невинность. Я чувствовал себя в опасности из-за насилия и скверны, из-за войны. Мне пришлось вырасти, причем быстро. Я моментально узнал, что не могу доверять никому, кроме своего поколения, кроме себя. Взрослые не пеклись о моих интересах. Как же так? Это же наши родители, наши опекуны, те, кому мы по необходимости доверили наши юные жизни. И хотя пробуждение было грубым, я за него благодарен, потому что теперь знаю лик зла. Благодарен за то, что я ребенок, и поэтому я могу повести вас.

Ликование толпы. Крупные планы блаженно улыбающихся пар Розенбергов, закутанных в покрывала, качающихся под музыку.

Откуда здесь музыка?

— Мне только жаль, что я не цветной ребенок, или ребенок-гендерквир, или цветной тран-сребенок, как некоторые из вас, Розенберги, ведь тогда бы я был еще чище сердцем. Но я ваш союзник, и я готов сесть и послушать, и я готов встать и сражаться, всем сердцем веруя в свободу для всех невинных в этой пещере и в искоренение растленных, продажных, искореженных и извращенных ненавистью, нетерпимостью и артритом. Мы уничтожим их, втопчем в землю, испепелим, не оставим и следа их существования. Не считая их скользких потрохов, пятнающих полы нашего общего дома. А тем взрослым, что переживут чистку, дадут выбор присоединиться к нашей революции любви — или же присоединиться к соотечественникам в виде кровавой каши под нашим общим каблуком. Нам уготовано дело. Транки сильны. У них есть лазеры, и я слышал, они могут летать на головных пропеллерах. «Слэмми» вездесущи. Но «Слэмми» нужны наши деньги. Вот что главное. Их уничтожит бойкот.

* * *

Я нахожу в углу кучу одежды. Одежда артиста. Если быть точнее, режиссера. Кожаные сапоги по колено, джодпуры, жилет, фуражка, галстук. Не форма нынешних режиссеров: никакой бейсбольной кепки, никакой футболки Стива Спилберга. Никаких кед. Я облачаюсь шутки ради (всегда любил костюмные вечеринки!) и задумываюсь, какой бы снял фильм в этом самом наряде. Задумываюсь, какую рецензию написал бы о фильме, который снял бы в этом самом наряде:

«Есть хорошие фильмы, а есть очень хорошие. Есть даже важные фильмы. Затем есть очень важные фильмы. И, разумеется, очень, очень важные фильмы. Но фильм, создающий совершенно новый киноязык, раскрывающий мир как для режиссеров, так и для их публики, — это уникальный опыт, за который я буду благодарен вечно. Нечего и говорить, все читатели знакомы с блестящими критическими экзерсисами Б. Розенберга. К сожалению, мало кто слышал о его работе за камерой, его преступно недооцененном небольшом шедевре Quod Erat Demonstandum^[179] — великолепном срезе современного любовного узла глазами двух блестящих студентов Гарварда, пока они пытаются справиться с внезапной смертью третьего студента, тоже из Гарварда. Сказать, что еще никогда в юный интеллигентный разум не заглядывали так глубоко, как в этом мощном дебюте Розенберга, — не сказать почти ничего. Но бывают времена (хоть мы, критики, и ненавидим это признавать! Ха-ха!), когда слов не хватает. Что ловко подводит нас к данному фильму — второй пробе неопытного пера Розенберга „Данные проблемы“, хотя ее, пожалуй, даже с натяжкой сложно назвать „неопытной“. Я плохо выполню свою работу, если просто скажу, что вы должны это увидеть, но вы должны. Все должны. Это нужно видеть. Настолько „Данные проблемы“ важны для текущего культурного разговора, в который мы оказались ныне вовлечены. Что здесь сказать, кроме как повторить за мисс Дикинсон и перефразировать: „Я знаю, что это кино, потому что у меня сняли верхушку черепа“^[180]. Но, увы, и этого мало. Мне нужно делать свою работу. Фильм „Данные проблемы“ рассказывает историю кинокритика с гарвардским образованием — возможно, гениального, но он слишком скромен для такого нескромного самовосхваления, — который сталкивается с правительственным заговором подсадить население на наркотик, чтобы люди стали пассивными и податливыми. Первые сцены фильма прекрасно сняты и сыграны. Тихие и неподвижные, они отсылают к черно-белым, широкоугольным и продолжительным кадрам Карла Теодора Дрейера, но предлагают современный подход в виде крупных планов, ручной камеры и аляповатых цветов. Превалируют флуоресцентные зеленые и оранжевые оттенки, чтобы оттенить непередаваемый ужас, что скоро поднимет свою уродливую голову. Фильм преображается, когда кинокритик Г. Голдберг сам оказывается жертвой этого фармацевтического кошмара. Эта часть снята целиком с точки зрения Голдберга, так что публика испытывает на себе эффект этого зловещего правительственного коктейля. Никогда еще субъективный опыт — будь то фармацевтически измененный или нет — не передавался с такой насыщенностью и остроумием. Фальшь фильмов о кинематографических кислотных трипах, или марихуановых трипах, или даже столь популярных в наши дни вездесущих эпизодов „женщине подсыпают наркотики в баре“ — вот исчерпывающее доказательство того, какая трудность заложена в передаче наркотического сумбура в кино. Здесь же явлен, возможно, самый блестящий экзерсис в режиссуре из всех, что видел мир. Наряду с Голдбергом преображение мышления переживает и зритель. Из страстного активиста за права потребителей он становится „торчком“, которому плевать — который, так сказать, плывет по течению, рад уже просто наслаждаться правительственными развлечениями и отвлечениями. И это только начало.

Состав актеров, состоящий у Розенберга целиком из аниматронных Транков на дистанционном управлении, разряжает опасно накалившуюся атмосферу в сегодняшней пещере лучше, чем может надеяться даже миллион Розенбергов. Срезая помпезность, чтобы обнажить мягкую человечность этих роботов, Розенберг помогает зрителям найти общий язык, необходимый для любой настоящей перемены. Более того, джа…»

Мою рецензию прерывает новый (новый? Как это возможно?) номер Мадда и Моллоя, влезая в голову целиком сформировавшимся. Даже сомневаюсь, что это из фильма Инго. Пытаюсь его отогнать, но он упирается.