Читать книгу - "Горы, моря и гиганты - Альфред Деблин"

Работы по строительству подземных городов вскоре стали вестись регулярно; ярусы все глубже уходили вниз, в слои глины, и взрывники создавали все более просторные пещеры, а наверху, между рядами домов, вырастали горы мусора (земли и обломков взорванной скальной породы). Но когда это произошло, люди уже не испытывали страха. Они больше не спасались от первобытных чудищ. А ощущали себя участниками новой дерзновенной экспедиции. Сенаты бросили клич: «Прочь с земли!»; и горожане охотно вкапывались вглубь; ощущение, что человек способен творить чудеса, когда-то пережитое гренландскими первопроходцами, теперь переживали они сами.

В то время градшафты Европы еще раз продемонстрировали свою чудовищно притягательную силу. Новый западный строительный проект, начатый из страха и подогревавшийся чувством мести, завораживал человеческие массы, жившие в окрестностях городов. Никто больше не принимал во внимание интересы этих поселенцев; никто не собирался использовать результаты великой полярной экспедиции. Теперь сенаторы, ненавидевшие поселенцев, сумели их соблазнить. С запада и севера бежали люди от наступающих на них полчищ уже близких к вымиранию тварей, от этой животной лавы, которую извергал гренландский вулкан. Одновременно другие массы катились с юга и востока к побережьям — движимые ненавистью, злорадством по поводу гибели гордых градшафтов, а также желанием поглазеть на их борьбу. Однако в конечном счете все эти массы были обмануты, сами попали в затягивающий водоворот. Гигантские города, куда они стремились, казались разрушенными пожаром или землетрясением. Ужасные, громоздящиеся друг на друга, сросшиеся останки ящеров, вперемешку с балками кусками лесного грунта человеческими трупами… Целые городские районы превратились в болото запустения, струившее свою зеленовато-черную муть, свои аммиачные и сернистые испарения по пустым улицам. Среди черных мусорных куч, простирающихся на многие километры и достигающих высоты многоэтажного дома — которые оседали, таяли, словно глетчеры, и растекались лужами, — кормились полчища черных воронов, сильных разжиревших птиц. Приближающиеся к городу люди еще издали слышали крики этой угнездившейся в нем птичьей популяции. Люди, прибывшие с юга, сперва полагали, что видят клубы какого-то газа или дыма; когда же они подходили к кучам мусора, из-под ног у них вихрем вспархивали птицы, кормящиеся падалью. Первобытные твари, которые теперь разлагались на территории градшафтов, расположенных вдоль побережья Северного и Балтийского морей, в Западной Франции и в Германии, превратили улицы предприятия площади в зеленовато-бурую бурлящую топь. Еще когда они двигались, росли, терзали друг друга, они, так сказать, сочетали браком дома землю и всё живое; образовалась новая почва; над ней веял ветер; привлеченные запахом, стекались в эти места дикие звери. Поток переселенцев с востока катился по Северо-Германской низменности; потом он двинулся через Южную Германию, соприкоснулся с хорошо вооруженными бранденбуржцами и увлек за собой сколько-то людей из тамошних военных союзов. Среди переселенцев попадались и азиаты, и метисы из русских степей. Все они селились на руинах старых городов. И вскоре спускались в шахты.

Первыми под землю переместились фабрики Меки (если не считать крупных лабораторий, уже много десятилетий работавших в подземельях). За ними последовали аппараты и фабрики. И наконец, в последнюю очередь, — те пришлые человеческие массы, которые какое-то время ютились наверху, во временных бетонных укрытиях, если не бежали обратно, на восток.

Здесь люди были отрезаны от неба. В этих многокилометровых теплых лабиринтах, вырубленных в земной коре, не существовало ни дня, ни ночи. Не пели птицы; не росли травы кусты деревья. Никто не вспоминал о снеге граде дожде ветре. Не менялись времена года. Бетонные плиты сдерживали — с боков и сверху — напор земляных масс. В безопасных сводчатых помещениях, в нескончаемых переходах разместились дома фабрики площади аллеи. Шахты и пещеры выжигались в земле. Кислород для дыхания вырабатывался машинным способом, потом его разгоняли по этим коридорам и шахтам, которые напоминали пузыри. Воду Темзы лондонцы принудили спуститься в подземный склеп: там она бежала вдоль аллей, над ней сооружали мосты. Широкой дугой пересекала река бетонный город, следуя по предназначенному для нее новому руслу. Под конец, запруженная, она падала с бетонной стены в долину, не облицованную ни бетоном, ни камнем. И просачивалась в глинисто-известняковые слои, не могла уже выскочить наружу; остатки ее пенящихся, все еще шумных вод обтекали по кругу городские предприятия, уходили в песок и щебень.

Солнечный свет сквозь землю не проникает. Но хитроумные лондонцы все-таки заманили его туда. Раскаленный газовый шар — Солнце, — конечно, по-прежнему пребывал невероятно далеко от Земли, в эфире, и представлял собой желто-белое огненное море, сражающееся с холодом космических пространств; но люди на Британских островах насмешки ради поймали его свет в зеркала и отбросили в глубину, на потеху праздношатающимся массам. Там он казался разреженным бледным бескровным, как лунный свет днем, и быстро умирал, заглушенный искусственными огнями (ослепительно-белыми или переливающимися всеми цветами радуги) на потолках подземных сводчатых помещений.

Глубоко под землей, в скалах близ южного побережья Британии, в районе Саут-Даунс[94]открылись просторные залы для развлечений. Вокруг этих каменных нор со временем вырос Медный город, названный так в честь занавеса в тамошнем театре. Большая часть города лежала во тьме, но его освещали с помощью гигантских прожекторов. В Медном городе была собственная полиция — из-за огромного количества преступлений, совершавшихся там каждый день. Туда непрерывно стекались человеческие потоки. Среди бывших поселенцев это место пользовалось дурной славой, потому что там совращали людей. Но и сенаторы, сколь бы безразличны ни были им судьбы горожан, снабжали полицию Медного города собственным эффективным оружием, потому что оттуда им грозил хаос. Люди западных рас, попадавшие в подземные города, вскоре становились неслыханно вспыльчивыми. Они больше не валялись целыми днями; в них, казалось, отчасти перетекала необузданность, свойственная сенаторам. Чужие алчные толпы нагнетали возбуждение еще больше. В увеселительных заведениях, в торговых пассажах, где непрерывно циркулировали мужчины и женщины, случались жестокие стычки, затягивавшие все новых участников.

Людям уже не хватало тех удовольствий, которые они могли себе позволить; массовые драки были формой возгонки кайфа. Сенаторам приходилось вмешиваться: затесавшись в толпу, они ударяли драчунов по рукам, по лбу, по ушам маленькими электрическими дубинками — оглушали их. Или же прокладывали себе дорогу с помощью серебряных перстней. При сильном нажатии кулаком из серебряного перстня на безымянном пальце выскакивало что-то наподобие язычка, не длиннее ногтя. В язычке была спрятана трубочка, крошечная капсула. Стоило воткнуть острый язычок в любое место на теле противника, в грудь бедро шею, и капля, выкатывающаяся из капсулы, приводила этого человека в состояние паралича. Если сенатор не отдергивал руку с кольцом достаточно быстро, он таким уколом убивал жертву. В противном же случае раненый через несколько дней приходил в себя, но не выздоравливал полностью: пораженная рука оставалась парализованной; если же укол попадал в грудь, пострадавший до конца своих дней страдал одышкой. Тем не менее полицейских боялись больше, чем сенаторов, которые лишь изредка появлялись — невидимые — в толпе и никогда ни во что не вмешивались, а только наблюдали. Ходили слухи, будто мужчины и женщины из сенаторского сословия наведываются в Медный город именно ради того, чтобы подогревать страсти толпы, ставить в опасное положение тамошних полицейских и наслаждаться зрелищем массовых побоищ.