Читать книгу - "Ворошиловград - Сергей Жадан"

— Что такое, Герман? — на всякий случай спросил Травмированный.

— Они тебя били? — добавил Коча.

— Смеешься? Никто меня не бил. Просто поговорили. Подвезли меня.

— Новые друзья? — мрачно спросил Травмированный.

— Ага, — сказал я, — друзья. Хотят купить эту заправку.

— Мы знаем, Герман, — сказал на это Травмированный.

— Знаете? — переспросил я его. — Прекрасно. А почему вы мне об этом не сказали?

— Ты не спрашивал, — обиженно объяснил Травмированный.

— О чем я должен был спрашивать?

— Ни о чем, — недовольно ответил Травмированный.

— Я так и подумал.

— Ну, и что ты подумал? — спросил Травмированный после паузы.

— Не знаю. Я думаю, пятьдесят штук за весь этот металлолом — нормальная цена.

— Нормальная цена, говоришь? — Травмированный поднялся, расправив свое бомбардирское пузо. — Нормальная цена?

— По-моему, нормальная.

— Угу, — Травмированный о чем-то размышлял, рассматривая носки своих туфель. — Нормальная. Смотри, Герман, — произнес он наконец. — Напорешь косяков, потом не разгребешь. Проще всего — это продать все на хуй, правильно?

— Может, и так, — согласился я.

— Может, и так, может, и так, — повторил Травмированный, развернулся и пошел в гараж.

Я упал на кресло возле Кочи. Тот прятал глаза за стеклышками и смотрел куда-то вверх, на тяжелые тучи, которые вдруг надвинулись и теперь проползали над горой, почти чиркая по одинокой мачте над будкой, словно перегруженные баржи, проплывавшие над мелью.

— Держи, — я отдал Коче витамины. Тот оглядел флакончик, посмотрел на него против солнца.

— Что это? — спросил недоверчиво.

— Витамины.

— От бессонницы?

— От бессонницы.

— А чьи они?

— Голландские, — сказал я. — Видишь эти иероглифы? Это голландские. Они туда грибов добавляют. Белых. Так что спать будешь как убитый.

— Спасибо, Гер, — сказал Коча. — Ты не обращай внимание на Шуру. Ну, продашь ты эту заправку — и хуй с ней. Не конец света.

— Думаешь?

— Я тебе говорю.

Из открытых ворот гаража вылетел кожаный мяч, тяжело ударился о нагревшийся асфальт и покатился по площадке. За ним из черной гаражной проймы вышел Травмированный. На нас даже не посмотрел. Подошел к мячу, легко подцепил его лаковым носком, подбросил в воздух, так же легко поймал левой, снова подбросил вверх. Стал набивать, не давая мячу опуститься. Делал это легко и непринужденно, умело убирал живот, чтобы не мешать полету, иногда поддавал мяч плечом, иногда головой. Мы с Кочей замерли и молча наблюдали за этими чудесами пластики. Травмированный, казалось, совсем не потерял форму, он даже не вспотел, так — слегка воспаленные глаза, резковатое дыхание. И этот живот, которым он крутил во все стороны, чтобы не мешал.

От трассы подъехали три фуры. Водители выпрыгнули, поздоровались с Кочей и тоже стали наблюдать за Травмированным.

— Шура! — наконец не выдержал один из них. — Дай пас!

Травмированный метнул взгляд в его сторону и вдруг легко отпасовал. Водитель наступил на мяч, несколько неловко бросил его перед собой и буцнул изо всей силы назад Травмированному. Шура принял и, обработав, зажал мяч между ногами. Водители не выдержали и с криком кинулись на Травмированного. Началось месиво. Травмированный выкручивался из водительских объятий, не теряя мяча, возил соперников вокруг себя, заставлял их падать и делать друг другу подножки. Водители нападали на Травмированного, как псы на сонного медведя, но сделать ничего не могли, ужасно злились и давали друг другу подзатыльники. Все-таки постепенно Травмированный стал задыхаться и отступать вглубь асфальтовой площадки, получил пару раз по ногам и теперь слегка прихрамывал. Водители почувствовали кровь и бросались на него еще азартнее. Травмированный снова вывернулся, пропустил у себя под животом одного из водителей, тот врезался головой в другого, и они посыпались на асфальт. Третий кинулся их поднимать. Шура перевел дыхание и посмотрел в нашу сторону.

— Герман, — крикнул. — Давай, заходи! А то три на одного выходит!

Я сразу же рванул вперед. Травмированный отпасовал на меня, я подхватил мяч и погнал по площадке. Водители побежали за мной. Сделав пару кругов вокруг площадки, они тоже стали выдыхаться, остановились и, уперев руки в колени, тяжело переводили дыхание, высунув языки, словно покойники, и напоминали издалека трамвайные компостеры. Я остановился и вопросительно посмотрел на Травмированного. Тот махнул рукой в сторону водителей, мол, дай и им немножко поиграть. Я буцнул самому длинному из них, тому, что стоял ближе. Он радостно бросился к мячу, развернулся и со всей силы зафигачил по кожаному шару. Мяч унесся в небо, рассекая воздух и задевая тучи, и исчез в густой траве, растущей за площадкой. Среди водителей прокатилось разочарование. Но, посоветовавшись между собой, они побрели в заросли. Мы с Травмированным пошли за ними. Даже Коча поднялся. Растянувшись цепочкой, мы зашли в пыль и тепло, будто африканские охотники, выгоняющие из травы львов. Мяч лежал где-то в укромном месте, слышно было его настороженное рычание и еле уловимое биение кожаного сердца. Мы аккуратно ступали, пытаясь высмотреть его, время от времени перекрикивались и смотрели в небо, где надвигались всё новые и новые тучи.

Мне это сразу что-то напомнило — эти мужчины, которые осторожно бредут по пояс в траве, разводя руками высокие стебли, пристально всматриваясь в сплетение побегов, прислушиваясь к голосам, что доносятся из чащи, выгоняют из травы напуганных птиц, напряженно пересекая бесконечное поле. Сосредоточенные спины, фигуры, замирающие в сумерках, белые рубашки, светящиеся в темноте.

Когда это было? Год 90-й, кажется. Да, 90-й. Лето. Домашняя победа над Ворошиловградом. Гол Травмированного на последних минутах. Лучшая его игра, наверное. Ресторан «Украина», возле парка, напротив пожарной станции. Какое-то, уже вечернее, празднование победы, рэкетиры и наши игроки, какие-то женщины в праздничных платьях, мужчины в белых рубашках и спортивных костюмах, официанты, кооператоры, мы, молодые, сидим за одним столом с бандитами, горячие волны алкоголя прокатываются сквозь голову, словно ты забегаешь в ночное море, тебя накрывает черной сладко-горькой волной, и на берег ты выбегаешь уже повзрослевшим. Ящики с водкой, бесконечный стол, за которым помещаются все, кого ты знаешь, громкая паршивая музыка, за окнами синие влажные сумерки, мокрые от дождя деревья, голоса, что сливаются и напоминают о дожде, тихие разговоры между мужчинами и женщинами, ощущение пропасти где-то совсем рядом, откуда дуют горячие невыносимые сквозняки, забивая дыхание и расширяя зрачки, подкожное ощущение тех невидимых жил, по которым течет кровь этого мира, и вдруг, среди всего этого золотого мерцания, взрывается стекло, и воздух рассыпается миллионом осколков — кто-то из ворошиловградских выследил наше празднование и запустил кирпичом в ресторанное окно, и оно сразу же разлетелось, и синяя ночь ввалилась в зал, отрезвляя головы и остужая кровь. И сразу, после короткой паузы, общее движение, злость в голосах, отвага, что пробивалась в каждом, шумное вываливание на улицу через дверь и в проем окна, стук туфель на мокром асфальте, белые рубашки, которые прыгают в сиреневую ночь и светятся оттуда, женские фигуры, напряженно всматривающиеся во тьму. Рэкетиры и кооператоры, футболисты и шпана из нового района — все рассыпаются в темноте и начинают прочесывать пустыри, что начинаются за парком, загоняя невидимую жертву в сторону реки, не давая ей выскользнуть, странная погоня, исполненная азарта и радости, никто не хочет отставать, каждый пристально вглядывается в черноту лета, пригибается к земле, стараясь высмотреть врага, за рекой горят далекие электрические огни, словно в траве прячутся желто-зеленые солнца. А тьма загустевает, будто кровь, и прогревается нашим дыханием, как двигателями внутреннего сгорания.