Читать книгу - "Вдовий пароход - Ирина Грекова"

Вадим к этому времени подрос уже порядочно, ему было почти четыре года, и для Дома ребенка он был переростком. Все правда. Но он был не простой воспитанник, а особый: мать приводила его только на день, а ночевал он дома и был крупнее, развитее и упитаннее других ребят, потому что Анфиса жизни для него не щадила. Сама она работала теперь воспитательницей в старшей группе, у трехлеток, и Вадим там же. "Так и дальше будет, — тешила себя Анфиса, — всегда вдвоем. Он в ясли — и я в ясли. Он в школу — и я в школу. Он в институт — и я в институт, кем-никем, а уборщицей-то возьмут. Нынче эта специальность дефицитная".

Евлампия Захаровна, покойница, против Вадима не возражала. В самом деле, куда девать ребенка, если мать работает? Пускай приводит.

Анфиса не только своего, Анфиса всех детей любила, своего ничем не выделяла, спроси кого хочешь. А в старшей группе были у нее даже любимчики. Кудрявых она особенно любила. Нет-нет да и поцелует. При Евлампии Захаровне все было ничего: целуй сколько хочешь, только не бей. А новая заведующая против:

— Анфиса Максимовна, поцелуи отдельных детей запрещаются.

Поди ж ты, отдельных детей! Вместе их, что ли, всех целовать? Но молчала, не спорила. Понимала, что образования ей не хватает: шесть классов кончила да курсы военного времени, а другие — с законченным средним. Без образования и уволить могут, а этого боялась Анфиса: все-таки прижилась и сын при ней. Она старалась пополнить образование, подчитать. Записалась в библиотеку, дали ей там книжек по дошкольной педагогике. Читала-читала, а толку нет. Написано много, а все не по делу. Толкуют про особенности возрастной психологии, про формирование личности, да так нудно, словно мешок полощут. А какая личность? Ребенок, и все. Люби его, играй с ним — и он тебя будет любить.

И правда, дети Анфису любили. Все с вопросами обращались. Например:

— Анфиса Максимовна, а зачем гусь?

Гуся ребята в глаза не видели, выросли в городе. Анфиса им объясняла как могла:

— От гуся перо, от пера подушки, от подушек сон сладкий, пуховой. Ты спи-поспи, моя деточка, говорит сон. А деточка спит, и в ушах у него колокольчики серебряные так и звонят…

— Звонят… — повторяли дети.

А еще кто-нибудь спросит:

— Почему гусь лучше курицы?

А у нее сразу готов ответ:

— Потому что у гуся шея. С такой шеи далеко видно, до самого края света. Спросит краесветный житель: "Кто это на меня с такой высоты смотрит?" А ему говорят: "Это гусь"…

И довольны дети. А то подерутся — и сразу к ней:

— Анфиса Максимовна, он меня…

— А ты что?

— А я его.

— Оба хороши, — говорила Анфиса, — а ну-ка оба сюда, один под правую руку, другой под левую. Две руки у меня, два домика. В каждом домике печка, в каждом домике свечка, в каждом домике фунтик с укладочкой…

Детям понравилось, сами стали играть в домики. Услышала заведующая:

— Что за фунтик такой? Откуда фунтик? Дореволюционная мера веса.

— Это так Анфиса Максимовна говорит.

Инна Петровна подкуснула губу с ужимкой. Потом:

— Анфиса Максимовна, цитируют вас дети.

— Как цитируют? — всполошилась Анфиса.

— Фунтик какой-то, да еще с укладочкой.

— Ах, это? Пустяк какой-то. Сказала и забыла.

— В воспитании пустяков не существует. Каждым своим шагом, каждым словом воспитатель должен способствовать…

"Дура ты, дура переученная, — тоскуя, думала Анфиса. — Мне бы твое образование".

…Умерла рыбка.

"Мысли о смерти животных не должны омрачать счастливое детство советского ребенка", — говорила себе Анфиса голосом заведующей, а слезы, незаконные, так и текли. Не только о рыбке — о себе, о Федоре, о Вадиме, обо всех сиротках…

Вскоре заведующая добралась и до Вадима. Стала придираться к тому, что он переросток, что мать незаконно уводит его домой каждый вечер и этим способствует распространению инфекции. Требовала, чтобы Вадима убрали из Дома ребенка, перевели в обычный, городской детсад…

Анфиса Максимовна тосковала, отмалчивалась. Уж очень не хотелось ей уходить. Но заведующая нудила, как осенняя муха:

— Любая комиссия, обнаружив такие нарушения, вправе будет отстранить меня от работы…

Ну что ж? Сила солому ломит. Прощай, Дом ребенка! Вот уже в последний раз пришли сюда Анфиса с Вадимом. Анфиса плачет, целует всех, прощается, а Вадим стоит в сторонке, опустив голову, копает каблуком ямку, и лицо у него гневное. Что он думает?

Назавтра Анфиса с Вадимом идут на работу в новый городской детсад. Каково-то будет там? "Ничего, — думает Анфиса. — Главное, вместе — куда ты, туда и я".

Новый детсад, куда устроились Анфиса с Вадимом, оказался большой, просторный, по помещению куда лучше, чем Дом ребенка. Все по последнему слову. В туалетах не горшки, а унитазики, детские, специальные, низенькие, как грибочки. Шкафики новые, сушилка для одежды. Спят на террасе в спальных мешках. А на площадке чего только нет! И тебе качели и тебе карусели. Ребята в садике — рослые, упитанные, все больше дети научных работников, а у тех пайки хорошие, их к лучшим распределителям прикрепляют. Анфису взяли воспитательницей в среднюю группу — зачли ей опыт за образование, а Вадима определили в малышовую. Ну да ничего, невелика разлука — она на первом этаже, он на втором.

Анфиса сперва тосковала по Дому ребенка, по ребяткам, своим любименьким-кудрявеньким. Здесь дети были резвей, развитей, зато шумные, эгоистичные. Подерутся — беда! Понемногу привыкла, и дети ее полюбили. К интеллигентским тоже подход надо иметь. И заведующая ничего была, только зануда. Говорит как плачет.

А Вадим приживался плохо. Никак не мог привыкнуть, что он не главный. По утрам хныкал:

— Не хочу в садик! Хочу в домик!

Домиком называл Дом ребенка. Анфиса умилялась:

— Какой постоянный! Женится — не изменит.

А Вадим просто искал привычного себе поклонения — и не находил. И ему было плохо. Как-то он подошел к воспитательнице своей, малышовой, группы и тронул ее за локоть, сказавши:

— Эй! Смотри, это я.

Она поглядела равнодушно и весело круглыми черными глазами.

— Ну, и чего мне на тебя смотреть?

— Это я. Вот я.

— Подумаешь, Художественный театр!

Так и не восхитилась. Вадиму было больно, горько. Никак он не мог выразить, чего ему не хватает.

Понемногу и он обжился в новом садике, но ходить в него не любил.

Вадиму было уже четыре года, когда вдруг нежданно-негаданно вернулся Федор.

Дело было вечером, Анфиса выкупала, уложила сына, пошла в магазин, вернулась домой, а там Федор. Сидит на стуле возле кроватки, смотрит на ребенка и молчит. Анфиса так и онемела — руки-ноги отнялись и душа провалилась.