Читать книгу - "Брак. Дорога во все ненастья - Николай Удальцов"

И которое, на жаргонах всех стран мира, называется сумасшедшим домом – психушкой…

– Почему я здесь оказался? – хотел спросить себя я, но тут же вспомнил слова Петра, сказанные им, уже не помню по какому поводу: – Только сумасшедший думает, что у всего есть причина.

Пока я разбрасывал мозги на эту тему, в палате появился молодой паренек, наверное, местный, потому, что в нем было что-то неуловимо околокалужское. Даже порочность его незлого лица казалась какой-то провинциальной.

«Тоже – сумасшедший?» – подумал я, и, на всякий случай, поздоровался.

Для начала, я решил играть самую безопасную роль – роль простака.

– Здорово, – ответил мне парень и почему-то подмигнул, – Курить есть?

– Есть, – сказал я, отлично видя, что из нагрудного кармана его куртки торчит пачка самой дешевой «Явы».

– Значит санитары не обшмаляли. Они, из первого отделения, очень любят с новенькими так делать. А-то – мои закуривай.

Мое представление о степени сумасшествия парня дало первую трещину:

– А разве здесь можно курить? – спросил я парня.

– Нет, но мы в туалете курим.

Ты здесь в первый раз?

– Конечно. А ты?

– В четвертый, – в его словах звучала некоторая гордость. Не слишком бросающаяся в глаза, но все же заметная.

Установленными мировыми рекордами так не гордятся. Тем более, что у авторов рекордов принято в начале благодарить тренеров и болельщиков.

А тут было что-то от личного, бесколлективного достижения. Мол, поймал сома на четыре кило, а вы уж сами судите – кто молодец – я или сом, что таким в нашей речке-вонючке вырос.

В общем, парень показался мне безнапряжным, и мы отправились в туалет курить.

Там я и задал, мучавший меня вопрос:

– Скажи, а что, здесь все сумасшедшие?

– Да – не, – ответил парень, пуская кольца дыма в потолок. Потом задумался, наверное, решая, как бы мне получше, попонятней ответить:

В туалете было жарко из-за того, что двойные рамы с его окон не снимались круглый год.

Невозможно было даже открыть форточку, фрамуга которой оставалась заклеенной еще с прошлого, а может даже с позапрошлого, если судить по толщине пыли на заклейке, года.

Парень расстегнул робу.

Под ней, на его голой худой груди висел медный крестик на суровой нитке.

Увидев мой взгляд на крестик, он сказал:

– Раньше у меня серебренный был, да я его пропил, – видимо, гордость за себя, была той немногочисленной ношей, которую пропить оказывается невозможно.

Во всяком случае, даже то, что он пропил крест, парень сообщил мне с той же потаенной гордостью:

Грех, конечно.

Может из-за этого, я потом триппер подхватил, – про триппер было сказано с теми же гордыми интонациями, как и про крест:

– Но ничего…

И мне пришло в голову спросить парня.

Все равно, в моем положении и в данном месте, спросить об этом больше было у некого:

– Что страшнее: ад или триппер?

Парень задумался, и довольно надолго. Я бы и сам задумался – задай мне кто-нибудь такой сложный вопрос.

Потом, наверное, взвесив все за и против, он сказал: