Читать книгу - "Фотография - Пенелопа Лайвли"

Сейчас Глин толчет воду в ступе. Больше всего на свете ему хотелось бы приступить к делу, думать ни о чем другом он не может, но вежливость велит сначала заводить разговор на отвлеченные темы. Несколько минут болтовни. Необходимая порция «белого шума».

— Удивительно, — говорит Элейн. — Я и забыла, как с тобой интересно. Мне польстило, что ради меня цитируют Рептона и Брауна. Не то, чтобы в последнее время я вырывала пруды, но, думаю, все еще впереди.

И Глин снова принимается разглагольствовать. Нет, это настоящая беседа — каждый отвечает на реплики собеседника, высказывает собственное мнение, иногда оба ссылаются на какой-нибудь инцидент из общего прошлого. Тарелки из-под первого унесли; принесли второе. Пора, решает Глин. Минуты через две — пускай сначала доест.

Элейн принимается рассказывать о Полли. Глин вглядывается в нее, пытаясь сфокусировать свое внимание. Дочь. Да-да, их дочь… «Веб-дизайнер», — произносит Элейн. Глин слегка наклонил голову: дескать, внимательно слушаю.

— Знаешь, чем занимается веб-дизайнер?

Глин разводит руками: понятия не имею.

Элейн кладет вилку и нож на тарелку, вытирает губы салфеткой.

— Полагаю, — сказала она, — что ты себе этого и не представляешь? — Она смотрит на него долгим, испытующим взглядом. — Давай выкладывай. У меня такое чувство, что мы сюда не просто поболтать пришли, так?

— А… — Глин отодвигает тарелку. Что ж, начнем. Внезапно он чувствует, что полностью собран и прекрасно владеет собой. Тянется к карману. — Ты угадала, Элейн.

Элейн видит и слышит, что ее предположения оказались неверны. Дело вовсе не в женитьбе, не в титулах и не в истории садового дизайна. Она начинает испытывать смутное беспокойство.

Глин что-то протягивает ей. Фотографию. И нацарапанную на клочке бумаги записку. Сперва она смотрит на снимок. Долго, пристально. Потом читает записку.

И молчит. Просто держит их в руках — в одной фото, в другой бумажку, — смотрит то на одно, то на другое… и молчит. Потом бросает взгляд через столик, на Глина.

— В папке, в книжном шкафу, — говорит он. — Наверное, лежали там с тех пор, как она… ну, с тех самых. Вот в этом. — Он подтолкнул к ней лежавший на столе конверт с надписью.

— Не открывать. Уничтожить, — читает Элейн.

— Так-то, — говорит Глин. — Вот, собственно, и все. — Он пристально наблюдает за ней.

Элейн снова смотрит на фотографию. Происходит что-то странное — с ней и с теми, кого она видит на снимке. Людьми знакомыми и в то же самое время странно чужими. Точно Кэт и Ник в одночасье превратились во что-то ужасное. Точно кто-то бросил камень в неизменную спокойную гладь прошлого, и она пошла рябью, а когда волнение улеглось, отражения совершенно изменились. Все расшаталось, разбилось и не подлежит восстановлению. Что казалось одним, стало совсем другим.

— Или, может быть, ты знала? — спрашивает Глин.

— Нет, не знала. Если, конечно, было о чем знать.

— Ну, а как еще это выглядит?

Элейн видела достаточно. Руки. Почерк, язык. Она убирает фотографию и записку обратно в конверт.

— Это выглядит как… именно так это и выглядит. И нет, я не знала.

— В таком случае, мне очень жаль. Значит, для тебя это стало таким же потрясением, как и для меня. А то я уже начал думать, что я один ничего не знал.

На это Элейн ничего не ответила. Рябь стала рассеиваться; отражения сделались четче. Но не яснее: уродливей, искаженней, обманчивее.

— Когда была сделана фотография? Где вы все находитесь?

— Скорее всего, в конце восьмидесятых… году в восемьдесят седьмом — восемьдесят восьмом. Это римская вилла в Чедворте. Уже и не помню, отчего мы решили поехать именно туда. Мэри Паккард тогда ездила с нами. И ее тогдашний мужчина. Помнишь Мэри? — Элейн говорит медленно. Она предпочла бы молчать.

Глин отрицательно качает головой. Ему нет дела до Мэри Паккард.

— Кто еще был с вами? Кто сделал фотографию? И отдал ее Нику?

Какое-то время Элейн молчит. Наконец произносит.

— Оливер.

Оливер. Уже когда она произносит это имя, Оливер распадается на две части и снова собирается в единое целое — спустя долю секунды, в единый всеразрушающий момент. Он тоже становится кем-то другим. Оливер, каким она его помнила последние десять или пятнадцать лет, распадается на части — на его месте появляется новый, другой Оливер, которого она не знает. И никогда не знала.

— Ясно. Вот, значит, кто. Славный, надежный старина Оливер. И явно все знал.

У столика вновь маячит официант с меню в руках — будут ли гости заказывать десерт? У Элейн такое чувство, будто она только что упала с большой высоты и теперь осторожно проверяет, не сломала ли чего.

— Нет, больше ничего, — говорит она. — Только кофе.

Ну и бог бы с ним, с Оливером, думает Глин. До него я еще доберусь. Главное, теперь нас уже двое. Он осторожно косится на Элейн — новость шокировала ее, это было видно по лицу, но коллапса не случилось. Элейн вообще не из тех женщин, кто, услышав подобное, с ревом выскакивает из комнаты.

— Прости, — говорит он. — Это удар, я знаю. Сам несколько дней отходил. Не то чтобы сильно помогло.

— Помогло чему? — Скорее это был не вопрос, а намек. Говори, думает Элейн. Говори и дай мне подумать. Перевести дух и спокойно оценить ситуацию. Я в порядке — думала, что будет хуже.

— …главное — то, что теперь все, наверное, стало не таким, каким казалось раньше, — говорит Глин. — То, что мы думали о людях, которые нас окружали, ошибочно. Что мы не знали очень важного: того, что у твоей сестры — моей жены — в какой-то момент были явно интимные отношения с твоим мужем, если вкратце. Внезапно все стало видеться в другом свете.

— Некоторые предпочли бы вовсе не смотреть, — заметила Элейн.

— К сожалению, для меня это невозможно. А для тебя?

Пауза. «Наверное, тоже».

— Терпеть не могу недоразумений. Когда все подвергается сомнению. Во всяком случае, я так считаю. Все.

Он вдруг умолкает. И понимает, что не желает продолжать эту мысль. Он вовсе не собирался бить себя в грудь на публике, что вы? У этой встречи была иная, практическая цель, и теперь она достигнута. Он узнал то, что хотел. Или скорее начал узнавать то, что хочет узнать. Тут ему в голову приходит другая мысль.

— Это профессиональное, должно быть, — подогнать действительность под свод правил. Нам ужасно не нравится, когда нарушается статус-кво. Внезапно выясняется что-то новое, какая-то важная деталь — и вся идеально выстроенная картина истории рассыпается. Возьмем радиоуглеродный анализ. Калибровочная кривая углерода-14 и процесс датирования. Раньше составили такую прекрасную хронологию, что происходило одновременно с чем, хронологию, запечатленную на каменных табличках, и вот появляется дендрохронология,[5]и стройная система рассыпается в прах. Стоунхендж оказывается старше пирамид, эпоха неолита протекала не в то время, в какое считалось, что она протекала. Выбросьте из головы все, что знали до этого. Подумайте еще раз. — Он вопросительно смотрит на Элейн: — Ты слышала о радиоуглеродном анализе?