Читать книгу - "Замурованная. 24 года в аду - Найджел Которн"

В день исчезновения Элизабет Розмари Фрицль, как и полагается, безотлагательно заявила о пропаже дочери. Некоторое время спустя Фрицль предоставил полиции письмо – первое из тех, что ей пришлось написать в заключении. На письме стояла дата – 21 сентября 1984 года – и была наклеена марка близлежащего городка Браунау-на-Инне, того самого, где появился на свет Гитлер. Из письма выходило, что Элизабет сыта по горло жизнью с родителями и остается у подруги. Она предупреждала родителей не искать ее – и в противном случае грозилась покинуть страну.

Как сообщил немецкий новостной журнал «Дер Шпигель», «наскоро состряпанное письмо помогло чиновникам быстро покончить с делом. Пожалуй, сегодня даже австрийские молодежные организации задались бы вопросом, с чего бы девочке, которую все знают как уравновешенную и стеснительную, дважды сбегать из дому? Но тогда письмо полностью соответствовало распространенному мнению о том, что такие беглецы – это неблагодарные дети, которым стоило бы подумать о том, как страдают из-за них их родители».

Дни сменялись неделями, и Фрицль велел Элизабет написать матери другие письма. Так, ей пришлось сообщить, что она ушла в секту и просит полицию не искать ее. Писать эти письма было для нее пыткой. Каждым следующим письмом она лишала себя шансов на то, что кто-нибудь станет искать ее, сама запирала подвальную дверь на еще один замок, закапывая себя все глубже и глубже в могилу. Ей хотелось передать в них какие-нибудь знаки, которые указали бы адресатам на страшную истину. Но их диктовал и перечитывал отец. Он мог быть бесконечно бессердечным, но дураком он не был. Ничто не могло укрыться от него: ни символ, ни знак, ни малейший намек на то, что что-то идет не так. Да и к тому же запуганная Розмари и доверчивые власти готовы были верить всему, что им говорилось. Сколько бы ни теплилась у нее надежда, при таком общении с миром она рано или поздно была обречена исчезнуть. Казалось, всем было все равно.

Полиция купилась на письма и прекратила поиски. А городские власти тем временем делали не больше того, чего от них требовалось. Они переправили заявление о пропаже девочки в Министерство внутренних дел Австрии, в управление финансами и во все управления образования Австрии, на случай, если имя Элизабет Фрицль всплывет в чьих-то протоколах, но на том их деятельный порыв и закончился.

«Йозеф Фрицль только помог властям уклониться от этого дела, когда сообщил, что дочь его, вероятно, присоединилась к какой-то секте», – рассказывает «Дер Шпигель». С самого начала все казалось таким логичным. Никто даже не удосужился проконсультироваться с доктором Манфредом Вольфартом – офицером полиции, занимающимся проблемой сектантства в епархии церкви Св. Польтена. Он-то все раскусил бы в мгновение ока. Ведь секты, члены которых живут уединенно от своих семей и знакомых, практически не встречаются за пределами Японии и англоговорящего мира, где их эксцентричные выходки постоянно приковывают к себе внимание общественности.

Неделя-другая, и сыщики попросту махнули рукой на Элизабет Фрицль. А когда ей исполнилось девятнадцать, то ее исчезновение и вовсе перестало быть проблемой полиции. «В полиции с этим можно столкнуться сплошь и рядом. Все мы понимаем, что ребенок в какой-то момент все равно покидает дом, – объяснил главный следователь Франц Польцер. – А к тому же ей уже девятнадцать. Полиция Австрии не может разыскивать пропавших людей после того, как им исполнится девятнадцать. Гражданин Австрии волен отправиться в любую точку планеты, если ему захочется».

Планируя заключение Элизабет, Фрицль был чертовски педантичен. Все отмечали в нем его высокую организованность, и те, с кем ему приходилось работать, давали ему самые высокие оценки. У него были деловые отношения с Антоном Графом, их соседом по летней гостинице, которую Фрицль держали в горах, – Граф сдавал ему землю внаем. «Он был надежен. Если он давал слово, вы могли рассчитывать на него. Если он брал у вас инструменты и говорил, что вернет их через два дня, через два дня они были снова у вас. Он говорил – и он делал. На него всегда можно было положиться».

И все же иногда Графу нелегко давалось общение с Фрицлем. «Он был несгибаем и совершенно невосприимчив. Вы могли быть больны, что-то могло случиться, его это не волновало... Было установленное правило – и точка».

Антон Граф виделся с Фрицлем каждое лето и знал Элизабет, когда та была еще маленькой. И когда она «пропала», Фрицль, несомненно, не мог не рассказать Графу о случившемся. «Однажды он пришел к нам в старое здание и сказал: „Лиззи больше не придет домой. Она спуталась с какой-то сектой и исчезла“».

Письма, которые писала Элизабет в заточении, лишний раз укрепляли всех во мнении, что она угодила в лапы безумных религиозных фанатиков, и предотвращали все дальнейшие расспросы. «Чуть позже он рассказал нам, что получил от нее письмо, – рассказывал Граф. – В нем говорилось, что искать ее бесполезно. Она с головой ушла в сектантство и была там так счастлива, что домой возвращаться не собиралась». Фрицль излагал все настолько правдоподобно, что ни у кого не возникло и тени сомнения в его словах.

Другие знакомые – например, приятель Фрицля, заместитель мэра Лазберга Леопольд Штутц – также пересказывали историю о том, как Элизабет – или Лизель, как звал ее отец, – сбежала к сектантам. «Когда мы спрашивали его о Лизель, он отвечал, что ее разыскивает Интерпол, сказал Штутц. – Он говорил, что так волновался за нее, что даже ходил к гадалке, чтобы узнать, что с ней стряслось».

Никто больше ни о чем его не расспрашивал, никто ничего не проверял. Своей легендой Фрицль ввел в заблуждение даже некоторых ее школьных друзей. «Я помню, как сильно боялась Элизабет своего отца и как дрожала над тем, чтобы успеть домой вовремя, – рассказывал ее школьный товарищ. – Когда мне сказали, что она ушла в какую-то секту, это показалось мне логическим завершением всего этого, ее попыткой освободиться от семьи и от деспотичного отца».

Никто не задавал вопросов.

Только ее молодой человек Андреас Круцик не поверил рассказам ее отца. «Она попала в секту? Абсолютная ерунда, – сказал он. – Она не из тех, кто может поддаться на влияние сектантов. Она всегда точно знала, что делает и зачем она это делает».

Ложь была совершенно прозрачна. Но к несчастью, Круцик судил обо всем так трезво уже по окончании трагических событий. А тогда он еще не слышал измышлений Фрицля. Он думал лишь о том, что его бесцеремонно бросили и разбили ему сердце. «Мы были парой, – сказал Андреас. – Мы писали друг другу, встречались. Но ни с того ни с сего все оборвалось. Я звонил ей, а меня отфутболивали. Все было кончено – с тех пор я так и не видел ее».

Какой, спрашивается, влюбленный юнец станет настойчиво наводить какие-то справки, особенно если он пообещал хранить свои чувства в тайне от безумного отца своей любимой?

Фрицль делал все возможное, чтобы сохранить в тайне заключение своей дочери, и в то же время он страстно желал довериться какой-нибудь сочувствующей душе – походя в этом отчасти на закоренелых преступников, которые рискуют быть раскрытыми только из-за, чтобы показать всем, как они были умны. «День ото дня, с тех пор как я запер в подвале дочь, мое положение становилось все безумнее, – признался он. – Мне часто хотелось рассказать все другу, но я боялся, что меня посадят».