Читать книгу - "Радуга и Вереск - Олег Ермаков"

А философ благодаря этим встречам по-иному взглянул на Россию, которую раньше он не отличал по сути от Турции, что сказывалось и в общераспространенном названии этой страны — Тартария. И если при обсуждении претендентов на польскую корону в ответ на предложенную русскую кандидатуру философ разразился ядовитой речью об узаконенном вторжении варваров в Европу, то теперь, узнав получше русские дела и познакомившись с деятельным царем, он заговорил по-другому. И даже разродился латинским стихом на случай избрания польским королем Августа Саксонского: «И если судьба будет благоприятна, император, царь и саксонский король, соединясь, изгонят из Европы варварство». Sic!^[282] — как восклицают в таких случаях латинисты. Дело дойдет и до того, что он станет именовать себя русским Солоном. А в Петре видеть великого просветителя.

В эту встречу на свадебных торжествах он говорил с царем об административных и учебных реформах и еще об учреждении в Петербурге академии наук. Говорили они и о родословных русских царей, о варягах и вообще о русской истории. Петр поведал историю Шеина и много добрых слов сказал о русском городе на границе, в котором сходятся Восток с Западом и через который протекают издревле пути из моря Варягов в море Скифов. Готфрид Лейбниц, чрезвычайно этим заинтересовавшись, утверждал, что такой-то город и может стать символом дела Петрова.

Но у царя был уже другой город.

…С валов дружно выстрелили новые пушки.

Залп повторили и в третий раз.

Так Кенигсберг встречал царя, слухом о котором полнилась вся Европа, да и Восток слишком хорошо знал это имя.

— Ну же, мой друг, — тихо сказала Екатерина, — сгони тучку с чела.

Петр кивнул ей, но светло улыбнуться не смог, так, изобразил что-то наподобие улыбки. Устал он улыбаться на свадьбе сына.

Сейчас он досадовал уже не столько на окружение у Прута, а на визиря, заставляющего русских исполнять условия мира, но при этом не могущего отправить упрямца Карла восвояси. Визирь грозил новой войной и казнью заложников, Шафирова и Шереметева. И Петр негодовал: мол, требуют от нас вон каких дел — разрушения Азова да Таганрога, а сами шведа выдворить не могут. Как так?! И Шафиров дает там обязательства всякие, боясь, что везирь кинет его янычарам, аки чучело для упражнений в меткости глаза и верности руки. Да Шереметев туда же.

…И вообще утомило его скучное лечение кислыми водами в Карлсбаде, ведь он не только ради женитьбы сына отправился в это путешествие; царь привык всегда за своей баркой тянуть сеть: встречаться с сиятельными и влиятельными особами, да и с простыми мастеровыми, дабы устраивать различные дела России — от литья ядер и строительства кораблей до переговоров о войне и мире. И каждый день он отдавал распоряжения, не забывая рекрутов и печных мастеров.

Только невежда может думать, что Петр действительно отдыхал.

Якорь спустили у Gruene brueke — Зеленого моста, соединяющего одну часть города с другой. По скрипящему трапу сходил царь с супругой и свитой на берег. И здесь их ждала делегация: герцог фон Гольштейн и члены королевского правительства, а подальше — толпа горожан в шляпах и шляпках, простоволосых, в ярких и простых платьях. И все галдели не хуже тех чаек и ворон. «Вон, вон, это и есть Петр, русский царь, высоченный, в треуголке!» Хозяева отвешивали поклоны. Отвечали им и люди свиты царя.

А царь все был мрачен. Плавание по морю снова навело на печальные рассуждения о единственной отдушине морской: Петербурге. Янычары отобрали порты… Вот этот город — Кенигсберг — процветает на морской торговле. Отсюда открываются пути по всему миру. Вон идут баржи, полные зерна и скота.

После небольшой экскурсии по городу всех повезли в замок, где был дан обед в честь именитого гостя. Правда, Екатерина отсутствовала, сразу удалившись в дом Негеляйне. Явился после обеда к ней и Петр, все в таком же сумрачном настроении.

И баня с утра, заказанная на следующий день, а потом и лодочная прогулка вверх по Прегелю так и не прогнали «тучек».

После обеда Петра пригласили в замок на холме и показали канцелярию, архивы. В башне на самом верху служили музыканты. Царь этим заинтересовался. Оказалось, что они наблюдают с вышины за городом и, если замечают где-то дым пожара, сразу извещают всех о том трубами и барабанами. А направление на пожар указывают знаменем, ночью — фонарем на шесте. И горожане туда спешат. Петр окинул взглядом крыши города, шпили, мосты, стены.

Потом он снова спустился в сумрак замковый.

Под этой башней находились несколько просторных палат, в которых хранились почти десять тысяч книг и манускриптов. К книгам царь питал слабость — но именно таковая страсть и делает нас сильнее. Здесь были древние рукописи, начертанные монахами. И печатные украшенные книги. К некоторым книгам тянулись цепочки. Сюда мог прийти любой горожанин, чтобы почитать ту или иную книгу. В палатах стояли длинные столы и скамейки.

Царь осматривал это книжное царство. Вообще-то, правду сказать, в замке своды залов и переходы производили гнетущее впечатление, своды были низкими, света всюду недоставало, воздуха. А тут как будто он снова поднялся на самый верх башни, в смотрильню музыкантов. Глаза царя прояснялись.

И тут ему поднесли некий манускрипт, предложили сесть за стол и рассмотреть. Царь сперва не хотел усаживаться, ему еще хотелось походить по книжным палатам. Но книгу в коричневом кожаном переплете с тиснением уже раскрыл краснолицый библиотекарь в камзоле с блестящими пуговицами и парике, сидевшем немного набок, и царь увидел издалека яркую миниатюру. Он приблизился. Сердце царя-плотника вмиг дрогнуло: на первой картинке пятеро мужиков рубили топорами избу.

«Се начнемъ повѣсть сию», — прочел царь, и сердце его дрогнуло еще раз.

Он прочитал строки выше: «ПОВѢСТЬ ВРЕМЕННЫХЪ ЛѢТЪ ЧЕРНОРИЗЦА ФЕДОСЬЕВА МАНАСТЫРЯ ПЕЧЕРЬСКАГО, ОТКУДУ ЕСТЬ ПОШЛА РУСКАЯ ЗЕМЛЯ… И ХТО В НЕЙ ПОЧАЛЪ ПѢРВѢЕ КНЯЖИТИ, И ОТКУДУ РУСКАЯ ЗЕМЛЯ СТАЛА ЕСТЬ».

Библиотекарь говорил:

— Hoheit, das ist die Chronik von Nestor des russischen Staates mit den ersten Jahren und bis zu tausend 206. Jahr^[283].

Петр листал книгу. И глаза его разгорались, лицо слегка подергивалось. Библиотекарь говорил, что Радзивиловскую хронику можно сравнивать с такими известными трудами, как хроника Иоанна Скилицы, хроники Константина Манассии, Большие Французские хроники.

— Es ist ein Meisterwerk, Hoheit^[284], — продолжал библиотекарь.

Царь отвечал, что сам видит это.

— Aber… es ist eine russische Chronik? Warum Radzivilovskaya Chronik?^[285]