Читать книгу - "Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942 - Иван Сергеевич Шмелев"

как ужасно умереть смоковницей, той, которую Христос проклял509?! Но я хочу только с тобой! Как я бы воспитала! Ванечка, какая Душа в тебе Великая! Ты же единственный!! И все это не продлится? Ужасно, Ваня! Но я буду терпелива, я не буду страдать! Ну, разве могу я это обещать? Иван мой, радость моя и счастье!

Я никогда так не любила. Я спала всю жизнь до тебя. Как все было мелко до тебя! Ванечка, Ангел мой! Нет слов, чтобы сказать все!

Ты — все мое счастье, жизнь моя! Конечно, ты не виноват в моих муках! Ты мне жизнь дал! Ты пробудил меня к прекрасному. Кто тебя винит? Мама? Не может быть. Она тебя любит!

Ваня, как обнимаю тебя, вся с тобой, целую, долго, жарко, нежно. Как умею! Ивик мой, душенька моя! Твои письма меня уносят в мир прекрасный, сказочный, чудесный!

Я ужасаюсь, что на твое многое прекрасное в письмах не могу ответить. Я вся полна тобой. Не могу писать связно! Как время бежит. У меня все так недавно. И Wickenburgh будто — вчера. Ваня, зачем ты долго молчал…если бы я тогда, раньше знала! Если бы ты хоть год тому назад «открылся». Хотя… что же? Все внешнее остается! Меня не пустили бы к тебе! Ваня, Ваня мой! Я вся в угаре, в любви, в песне! Солнышко мое! Как я хотела бы прийти к тебе, явиться сновидением хоть! И ты! Я так жду тебя! Ваня! Милая радость! Чудесный мой! Прости мне все мои злые письма! Как я могла на тебя злиться!? Ваня, когда я была холодная? Не могла же! Я дорожу каждым часом даже (не то, что днем), пока живу тобой, твоей любовью! Ваня мой милый, ласковый, нежный! Кто ты мне?! Все, все! Счастье мое! Я целыми днями любуюсь тобой… Порой ты будто оживаешь: будто шевелишься! Как бы я тебя успокоила, приласкала… как отогрела бы, как я сама взяла бы от тебя любовь и радость жизни! Рыцарь мой светлый! Тоничка мой! Как я все, все дала тебе бы! Родной мой! «Роднее нет»! Что я могу еще сказать?! Нет слов! Возьми же все воображеньем, что и в сердце у меня горит, тоскует, томится, рвется к тебе — моему бесценному! Ты потому меня так любишь — что я тебя люблю без меры. Я — одержима этой стихией! Я не пережила бы, кажется, от счастья… твоей любви! Как жду тебя! Меня смущает, сдерживает… неловко как-то… сказать тебе больше, все, что так наполнило меня с краями! Ты — умеешь. Я — женщина… стесняюсь и робею. И, Боже, сколько же я уже сказала! Я все, все понимаю… Я так тебя чувствую… будто ты здесь!

Ты пишешь о моей карточке «с Новым годом?» Я ничего не понимаю: я послала через магазин тебе к 1.I.42 (н. ст. — т. к. все-таки этот день меняет календарь) ландыши или белую сирень и велела приложить карточку. Ты говоришь о цикламенах? Их послали к 10-му (Знамение) и опоздали. А эти послали раньше? И что? Неужели опять цикламены? Идиоты. Или жулики? Я так просила ландыши. Сказали, что не знают, можно ли во Францию. Тогда я заказала, «если нельзя» — белую сирень… Я знаю, ты ее любишь. Но непременно душистые цветы! Я так хотела этого! А что они сделали?! Это вечно так! Еще и до войны жулили! Теперь я просила послать белую азалию или белые гиацинты к Рождеству. Наверное тоже перепутают. Я все определила, и форму, и размер, и упаковку. И верно опять обманут. Я писала д-ру Серову, прося его достать как надо и дать отправить тебе вовремя. Но оказалось, что нельзя переводить деньги. Пришлось письмо уничтожить. Я так жалела. Он-то бы тебя устроил? Я хотела его просить елочку тебе от меня устроить, но думала, что это слишком сложно, и не просила. Просила ландышей тебе найти! Но, вот, ничего не вышло. Но зачем ты все посылаешь? Дружок мой, старайся себя беречь! Умоляю! Все, что ты мне посылаешь — кушай сам! Береги все для себя. У нас здесь все есть. Это письмо мое только непосредственная реакция на твое. Я на все еще отвечу. О «видении» напишу, — это не мне было, а одному дедушке моему… Напомни. Сейчас вскочил кот и всю исцарапал (любя топчется по плечам), а потом на письмо соскочил и замазал лапками. Откуда-то притащил жирные пятна? Ой, знаю, скрипела дверь, смазали, а на полу капли. Притащил-таки! Прости эту мазню! Ты видишь, даже лапки отпечатал?! Но я вся исцарапана! И сосет уши и волосы! Тоже — вкус! Ну, дорогой, бесценный мой, до скорого письма! Так много сказать надо! Так мало сказано! Я очень хочу писать, но не могу — я вся в вихре! Уляжется это? Или никогда? Ты же знаешь? Я не могу быть ни с кем, кроме тебя, счастливой! Пойми это! Мне горько, что ты мне этого желаешь. Ну, поревнуй же! Неужели остался бы спокоен?! Я ужасно ревнива! Но ты не мучай, — я тебе доверчиво сказала! Я очень страдаю этой страстью. Хорошо сказано у немцев: «Eifersucht ist eine Leidenschaft, die mit Eifer sucht, was Leiden schafft»[217]. Я ведь так и делаю. Отыскиваю и мучаюсь. Я такая же, как ты — безудержная. И часто страдаю. Я тебя очень понимаю! Я каждую секунду с….. тобой! А молиться… иногда не успеваю. Я говорю, что вся — трепет. Ну, целую, крещу, вся с тобой! Оля

Ужасны эти пятна — прости. Не стала переписывать! Испачкала и блок — отпечаталось.

119

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

4. I. 42 г.[218]

Неизъяснимый свет мой, радость, восторг мой, упоение, счастье!

Не собрать мысли, не охватить их словом, не унять чувства, не заставить их покориться строчкам… Я вся в тебе, неизъяснимое мое блаженство! Мука моя! Тоска, томленье! Как я люблю тебя, как ищу тебя во всем, во всех проявлениях жизни, в природе… во всем, во всем! О, как люблю… безбрежно, какой чудесной силой, как волнующе… безмерно!.. Все больше! О, если бы поэтом быть! Сколько бы я тебе сложила песнопений! Ванечка, бесценный мой! Каким криком сердца я возвестила бы любовь мою к тебе, как звучно, полно и… нежно! Наполнить мир всесь этим зовом-кликом, застыть в нем, в ожидании тебя, Тебя, чудесный мой… Затрепеталось эхо, задрожало на облаках, в лучах солнца, в мерцании звезд, в луны