Читать книгу - "Дед - Михаил Боков"

Единственным местом связи служила деревенская почта. Туда дозвонились не с первого раза, а когда попали, услышали женский голос – утомленный и меланхоличный.

– Але. Почта слушает.

Ганина, когда он попытался рассказать про танк, женщина на другом конце провода не поняла. Она подумала, что ее разыгрывают, и бросила трубку.

Позвонить еще раз вызвался Серега – как носитель одного с женщиной менталитета. Услышав в трубке гундосое «але», он отвел аппарат от уха и кивнул Степе: «Любаша. Кажись, она». Подбоченившись, Серега развязно спросил в трубку:

– Любка? Ты шоль?

– Сережа? – неуверенно ответила труба.

– Они самые, – подтвердил Серега.

Выяснилось, что почтальонша и Солодовников-младший крутили в школьные годы любовь. И что почтальонша не прочь вернуть ажитации тех дивных дней. Через пять минут хихиканий и обещаний забежать на огонек Серега узнал номер секретаря деревенской администрации. Секретарь оказался женщиной. Но, в отличие от почтальонши, к мужскому обаянию младшего Солодовникова она была явно индифферентна.

– Хватит паясничать! – одернули Серегу после того, как тот вновь включил тактику разбитного деревенского съема. – Вы понимаете, куда звоните?

Ганин понял, что пора возвращать бразды правления в свои руки.

– Дай сюда! – сказал он, выхватывая телефон.

Услышав про танк, секретарь перепугалась – хотела вызывать полицию и все переспрашивала, пытаясь сохранить в голосе строгость: «Немедленно сообщите, где вы находитесь!» Ганину пришлось объяснить ей еще дважды, каждый раз тщательно подбирая слова, что они не преступники и не собираются делать ничего дурного: просто набрели на танк случайно в лесу и теперь хотят сдать его властям. В конце концов до девицы стало кое-что доходить. Она попросила Ганина оставить номер мобильного и пообещала, что вскоре с ним свяжутся.

Звонок раздался через семьдесят часов – за это время группа едва не умерла от солнечного ожога и безделья. Искали тень, лежали, ходили туда-сюда, жевали травинки, вздыхали скорбно и косились на водку – каждый раз Ганин отрицательно качал головой.

На этот раз на проводе был мужчина. Он раздраженно потребовал представиться и сообщить все подробности происшедшего. Ганин сам был не промах: он потребовал у мужчины представиться в ответ. Трубка фыркнула, кашлянула, матюгнулась куда-то на сторону и, наконец, назвалась: «Первый зам по хозяйственной части губернатора области господин такой-то». По опыту газетной работы Ганин знал: звонок из аппарата губернатора означает, что там все стоят на ушах. Во всех других ситуациях губернаторские предпочитали держаться от простых смертных подальше.

Он представил, какую громоздкую машину они запустили. Как медленно она раскручивала шестеренки, как внутри нее совершались десятки звонков – с самого низшего звена до самого высшего и обратно, как неизвестные ему люди составляли докладные записки, определяли зону ответственности, и в конце концов всю цепь как электрическим током проняло («Танк?! У этих неизвестных ублюдков в лесу стоит танк?»). Семьдесят часов ожидания в данной ситуации – это еще по-божески, решил Ганин.

Довольно быстро первый зам переключил его на главу областного МЧС. Тот записал приблизительные координаты нахождения группы. Ганин точно не знал, где они находятся, поэтому очертил эмчеэснику обширный квадрат, ссылаясь на карты, компас и собственную интуицию. Эмчеэсник сказал: «Ждите вертолет». И прервал связь.

Ганин пошел объявлять своим, что скоро прилетят.

Оглянувшись на танк, который торчал из земли доисторическим чудовищем, он задумался: все ли они предусмотрели? В километре от поляны Серега со Степаном соорудили схрон. Ориентиром для него стала засохшая, вставшая дугой от старости ольха. Рядом с ней аккуратно подняли дерн. Под образовавшейся лысиной выкопали яму – площадью в полтора квадратных метра и глубиной в руку. В яму сложили рюкзаки с патронами и орденами, обернутый в промасленную бумагу пулемет. Туда же опустили металлоискатель и остававшиеся несколько плиток гашиша.

За сезон приходилось делать порой несколько схронов. Братья Солодовниковы шли туда в начале ноября, когда землю еще можно было расковырять ломом, а снега выпадало немного. Они откапывали летние тайники один за другим, а потом пересылали в Москву – иногда со знакомым водителем, но чаще с проводниками проходящих поездов, которым платили мзду.

Ганин посмеивался над недогадливостью Кузьмича. По распоряжению главы района с июня по сентябрь на перроне районного центра ежедневно дежурили полицейские. Они останавливали каждого, кто казался им подозрительным. Незадачливых копателей ловили прямо при посадке в вагон – начинали трясти, и незаконные трофеи сыпались из них, как монеты из прохудившейся мошны. К концу сентября, однако, патруль снимали: считалось, что копать больше невозможно и все уже уехали с полей. До весны вокзал был девственно чист, не считая толстого дежурного, который был не в счет, потому что проводил свою жизнь в спячке. В ноябре на перроне появлялись братья – навеселе и с полными тюками, готовыми для погрузки. Иногда, чтобы перестраховаться, Солодовниковы отправляли грузить тюки знакомую семейную пару. При появлении полицейских женщине полагалось сказать, что она провожает мужа на заработки в Москву. Но эти предосторожности оказывались лишними. Кузьмич безумствовал в своем желании пересажать тех, кто копает места боев. Но он даже и представить не мог, что кое-кто продолжает заниматься этим, когда лежит снег.

В Москве Ганин получал груз и нес его перекупщикам и коллекционерам. В последний год ему стал помогать в этом Виктор Сергеевич. Часть выручки, положенную братьям и Фоке, отправляли почтовыми переводами сразу, чтобы братьям было на что жить долгую зиму. Другую часть везли по весне.

Схроны делали, когда трофеев накапливалось много и становилось тяжело их нести. Кроме того, найденное сбывали на месте. Все лето по полям колесили уазики, черные от грязи. В них разъезжали скупщики: сами они не лазали в землю, но всегда надеялись перехватить что-нибудь на месте – по дешевке брали опт и торговались насчет ценных экземпляров. Братья Солодовниковы называли таких еврейчиками. Они платили в десять, в двадцать раз меньше, чем Ганин выручал за трофеи в Москве, но услуги еврейчиков всегда были востребованы на полях. Чаще всего им сбывали мелочовку, ради переправки которой в город не хотелось терять время. Но нередко в руки скупщиков попадали раритетные вещи: копатели отдавали их спьяну, надеясь раздобыть еще горячительного, с которым посреди дикой природы иногда случались проблемы. Ушлые еврейчики всегда знали, в каком лагере намечается пьянка, и ставили свой уазик неподалеку. Ночью кто-то обязательно тащил им свое добро – иногда весьма ценное, и оно уходило за одну-две бутылки спирта.

– Ну что, Андрей, едут к нам? – спросил Виктор Сергеевич, когда Ганин вернулся.

– Летят, – сказал Ганин.

– На истребителе? – ухмыльнулся Солодовников-младший.

– На ракете. С космонавтами.