Читать книгу - "Между небом и тобой - Лоррен Фуше"

Сходим с Сарой на берег. Странная у нас семья. Ты связывала нас, Лу, все держалось на тебе. Без тебя здание растрескается, раскрошится, зашатается и с грохотом рухнет. Я не могу идти домой, мне надо дать Сириану время уложить вещи, забрать дочку. Мне бы хотелось поцеловать Шарлотту на прощанье, не получится, ну что ж, ничего не поделаешь. Меня ждет последнее испытание, но рядом с Сарой будет полегче.

– Мне надо в пансионат, освободить мамину комнату. Пойдешь со мной, Сара?

Я приходил туда каждый день, даже когда ты перестала меня узнавать, – весь последний месяц не узнавала. Я приходил, чтобы увидеть прежнюю Лу, а не женщину, которая удивлялась, что меня забыла, женщину с приступами неконтролируемого бешенства, женщину, дрожащую от не находящей приложения любви… Я брал тебя за руку, а ты ее резко вырывала или, наоборот, краснела, как молоденькая девушка, – я никогда не знал, чего ожидать. Мы вместе смотрели твои любимые фильмы: «Из Африки», «Король-рыбак», «Пир Бабетты», «Доктор Хаус» – его своеобразный юмор заставлял нас смеяться до слез. Мы пересматривали «Аббатство Даунтон», и ты узнавала жизнь в замке отца, но там никого уже не осталось, и дом был на попечении одной только старой усатой кухарки Жанетты. А в дни, когда ты сжималась в комок, чтобы горе не разорвало тебя, я включал тебе музыку – «Итальянский концерт» Баха, моцартовскую «Волшебную флейту»…

Встречая кого-нибудь из здешнего персонала, здороваюсь, всех подряд благодарю: работают они на совесть, хоть платят им мало. Подписываю бумаги, жму руки, знакомлю с Сарой. Я для них счастливчик: мне так повезло с женой и дочерью. Вот только жены уже нет рядом, а дочери никогда не принять участие в Нью-Йоркском марафоне.

Мне надо освободить твою комнату, потому что ее ждут с нетерпением. Дома престарелых – как пожизненная рента: счастье одних покоится на несчастье других. Комната светлая, я привез сюда твою любимую мебель и твою любимую лампу от Тиффани, фотографии в рамках, разноцветные занавески и покрывало. Перебраться в этот пансионат ты решила сама, но потом забыла о том, что сама, и шла, и шла ко дну. Французские гериатры назвали твое заболевание синдромом соскальзывания. Там смысл вот в чем: начинаются проблемы с головой, очень скоро человек теряет желание жить и как бы соскальзывает в небытие. Его уносит, как волны с отливом уносят песок.

– Не буду ничего отсюда забирать, – говорю я. – А если тебе хочется какую-нибудь мамину вещь, скажи.

Сара мотает головой, и я дарю все, что есть в твоей комнате, тем, кто ухаживал за тобой до последнего дня.

Мы идем к выходу. Вдруг меня останавливает сидящая в коридоре престарелая землячка, твоя партнерша по скрэблу, когда ты еще дружила со словами, и по «корове»^[45], популярной на нашем острове карточной игре, в которой надо блефовать, как в покере.

– Погодите! У меня для вас кое-что есть. Сейчас принесу.

Старушка, вооружившись ходунками, удаляется. Терпеливо ждем – Сара сидя, я стоя. Проходит не меньше столетия – и вот она наконец. Отдает мне большой конверт, а в нем – твой ежедневник в кожаной обложке с записями за три последних месяца и вдобавок к нему все исписанные сменные тетрадки за последние пять лет.

– Лу мне это доверила в один из дней, когда ум у нее был ясным, и велела сохранить для вас.

Дома нас ждет Помм, едва появились – сразу вышла из детской.

– Они поехали в гостиницу. Вы поругались, что ли?

– Мы вес на пределе, и каждый готов взорваться. Я очень устал, солнышко, не гожусь сегодня ни в собеседники, ни в сотрапезники. И не голоден. Иди, детка, с мамой и Сарой в «Пятьдесят», поужинаете там, хорошо?

– Нет, не надо тебе оставаться одному, пойдем с нами! – настаивает Сара.

– Завтра увидимся. Мне так лучше. Правда. – Я ласково кладу руку на плечо внучки, она морщится. – Что такое? Рука болит? Ну-ка покажи.

– Ничего особенного, просто синяк.

– С Шарлоттой вы мирно жили? Все было хорошо?

– Нирвана и Олимп!

Ты ушла искать, где оно, место, куда потом попадают все, ушла одна, без меня, ты будешь ждать меня там и когда-нибудь устроишь прием в мою честь. Не выдумывай для меня никаких кулинарных изысков, любовь моя, или сначала поучись, потренируйся: вари им там ангельские волосы, жарь райских рыбок, пеки дьявольское мясо, трави апостолов, заставь всех проклятьем заклейменных хлебать твою бурду… Вчера, после похорон, твоя подруга Мартина пришла к нам с испеченным ею шоколадным тортом – тем, что без муки, тем, что позволяет видеть жизнь в шоколадном свете, – словом, The magical саке. Мы его умяли с утра, еще до отъезда в Лорьян, но тебе я кусок оставил, и никто не посмел к нему прикоснуться. Этот ее торт такой мягкий – кажется, будто жуешь облако. Он сделан из шоколада, нежности и смеха.

Сейчас, вечером, я доедаю твой кусок торта, а дом тихонько поскрипывает. Потом открываю твой ежедневник. Там записанные тобой и вычеркнутые номера телефонов, имена, адреса. Зачем тебе понадобилось, чтобы все это передали мне? Вот годовщина нашей свадьбы – теперь мне предстоит отмечать наш праздник в одиночестве. Я накрою стол на двоих, откупорю бутылку хорошего красного вина, достану хрустальные бокалы и наклюкаюсь. Хорошее красное вино полезно для сердца, сколько же раз я говорил это своим пациентам! И многие мне его дарили, так что у нас полон дом самого лучшего. Хватит не на один век, но так неинтересно пить без тебя… Думаю о бутылочке в ящике у нотариуса. И о песне группы Police — песне, которую ты так любила и в которой есть такие слова: I’ll send an SOS to the world, I hope that someone gets my message in a bottle…^[46]

Помм – остров Груа

Ужинаем в ресторане с мамой и тетей Сарой. Мы выбрали круглый стол в правом углу. Тетя Сара спрашивает, как мы с Шарлоттой провели день.

– Скатались в Пор-Лэ, на Кошачий мыс и заглянули в Пен-Мен.

Мама знает меня наизусть:

– И на чем же вы там споткнулись?

– Она нарочно пугала птиц. Но без матери ее легче выносить, Альбена так на нее давит…

– Противная девчонка, вот уж настоящий Янус, – говорит тетя Сара.

– А Янус – это кто?

– Древнеримский бог выбора, начала и конца, входов и выходов, всех на свете дверей. У него было два лица, грустное и веселое, одно для прошлого, другое для будущего.

Ну точно Шарлотта – плачущая и смеющаяся… Мама замечает, что я как-то странно держу вилку.