Читать книгу - "Дом толерантности (сборник) - Анатолий Грешневиков"

– Папа, как ты думаешь, почему люди не любят друг друга? – Лиза перевела одну тему разговора на другую, как и ожидал отец. – Я мало ценю постороннее мнение, а твое хочу знать, ведь ты любишь маму, дядю Алексея.

– И тебя, и Машу, – добавил отец.

– Дядя Алексей у тебя хороший друг. Если ты не поедешь в Америку за правдой, то я не сомневаюсь, он поедет за тебя, потому что верит в тебя, любит. Но не у всех же вот так здорово, просто?!

– А как ты себе представляешь эту всеобщую любовь?! Все обнимаются, целуются, говорят лишь возвышенные слова? Так не бывает. Мы все разные, мы не можем одинаково относиться друг к другу.

– Не понимаю. Одни почему-то могут любить, другие нет.

– Это ты от одиночества. Не сиди дома, ищи себя в работе… Одиночество – это невостребованность. Но ее можно победить. Смотри, вчера ты рассталась с Валерием… А завтра… Завтра тебе непременно встретится другой Валера, а ему другая Лиза. У жизни других законов нет.

– Почему у меня все плохо, а другим везет…. Маме нашей повезло.

– Нет, это мне повезло, а не маме. Пойми, любовь – это не обязательно, когда тебя любят, но обязательно, когда ты любишь. Если ты любишь, значит, есть любовь. Ты задыхаешься в своей сердечной муке… Забудь. Надо жить, полюбить другого…

Лиза вновь отвернулась, тупо уставившись в окно за полуоткрытую дверцу. Под ситцевым платьем задрожали плечи, то ли от прохладного ветерка, то ли от душевных переживаний.

– А если нет никакой любви, – безразлично, растягивая каждое слово, сказала она. – Только синтетика, никаких подлинных чувств, как твои синтетические алмазы…

– И здесь, дома, она есть, и за его порогом, – нежно промолвил отец и обнял дочь сзади, за холодноватые плечи, положив голову ей на плечо. – Для меня ты лучший алмаз…

– Успокаиваешь меня?!

– Ты плохо себя ценишь. Придет время и ты посмеешься над своими сомнениями.

– Скорее бы оно наступило. Мне кажется, счастье мимо меня пролетает.

– Представление о счастье тоже разное. Например, те же алмазы. Или вспомни про деда Ивана Никодимыча. Для него вчера заявление с подписями жителей дома о недопустимости рубки парка составляло счастье, а сегодня оно стало источником страданий. Люди отозвали подписи. Счастье улетучилось. Завтра люди снова его поддержат, и счастье вернется. Вот как все в жизни зыбко, изменчиво.

– Смешные люди. Сегодня у них одно мнение, завтра – другое.

– Идеалистка ты у меня. Счастье, любовь – всё в тебе самой… Все придет, поверь мне. Пойдем спать.

Страдальческое выражение ее лица говорило о безверии. Слова отца цепляли душу, но душа оставалась пустой, и никакой надежды в ней не появлялось. Годы летели, и с ними улетала юность. Она знакомилась с молодыми мужчинами, и тотчас разочаровывалась в них, отталкивала от себя, ожидая новой встречи. Только и последующее знакомство оказывалось пустым. Лиза осторожно закрыла окно. На улице совсем стемнело. Попрощавшись с отцом, укрывшись в комнате, где уже сладко спала младшая сестра, она заплакала безутешно, уткнув лицо в подушку.

Отец был опечален слезами Лизы. Его ждала бессонная ночь. Вновь к сердцу подступила горечь обиды, нежданно-негаданно явилась непрошенная жалость. В такие минуты его раздражали собственные мысли. Дочь ждет помощи, а он не в состоянии дать ей то, чего она просит. Любовь не преподносится как цветы или шампанское. Это не подарок… Но как ему, отцу, главе семейства, объяснить дочери, что такое любовь? Как вселить в её сердце уверенность в том, что счастье она обязательно встретит?

К утру его сморило. Невыспавшийся, дерганый, постоянно думающий уже не о разговоре с дочерью, а о поездке в Америку, он долго ходил по коридору института и отбивался от советов друга Алексея. Тот безжалостно твердил одно и то же: о необходимости выяснить с американскими коллегами судьбу посланного им доклада.

Николай Степанович помнил тот день, когда ходил на почту. За толстую бандероль пришлось много заплатить. В какой-то момент он опешил, задумался, а следует ли ему посылать для опубликования за границу свою научную работу. Вдруг в институте его потом обвинят в отсутствии патриотизма. Начнут травить, писать доносы. Вылетишь ни за что с работы. А институт для него – это вся жизнь. Тут все планы, устремления, поиски. Но и посылать труд, которому отдал чуть ли не полжизни, и над которым посмеиваются коллеги, он не мог. И когда девушка на почте заметила смятение Николая Степановича, поинтересовалась, а есть ли у него деньги для отправки, то он ответил ей, что дело не в сумме… Чуть не сказал: «Дело в принципе, посылать – не посылать, рисковать или не рисковать!»… Но произнес другое, и слово его прозвучало отчетливо и громко: «Плачу, отсылайте!».

Коротким был ответ и Алексею: «Еду!».

Он действительно собрался в дорогу. Искал телефон американского университета… Ведь прежде чем ехать, надо еще созвониться, договориться о встрече.

Друзья сидели в просторном светлом кабинете с высоким потолком, множеством стульев, расставленных вдоль стен и вокруг длинного, покрытого малиновым сукном, стола. Между окон грузно прислонился шкаф, полный книг. Алексей Константинович вытащил из него пару брошюр.

– В них есть все координаты твоего американского университета.

– Хорошо, – сказал Николай, взяв в руки глянцевые брошюры. – После работы я буду звонить…

Вечером разыскивать по телефону известного профессора из того университета, куда выслан был доклад, не пришлось. Николая Степановича сорвал звонок жены. Полдня его ищет Иван Никодимыч. Жена взволнованно кричала в трубку, просила незамедлительно позвонить старику… Во дворе появился бульдозер. Иван Никодимыч встал на его пути и не давал валить деревья.

Разговор с женой обескуражил Николая Степановича, ввел в смятение. Он так утомился от мыслей ехать за границу, так мучительно распереживался от постоянных тревог за дочерей, что каждый новый звонок по телефону воспринимал как сигнал бедствия.

Сердитый геолог, в расстегнутой куртке и прилипшей к телу рубашке, вскоре сам предстал перед бульдозером. Здесь кучковался народ. Инициативу в руках держал Иван Никодимыч. Его скорченная старостью фигура преграждала движение технике. На гусенице заглушённого трактора стоял лысый человек с заплывшими, черными, как две пуговицы, глазами.

– Фашисты, – выпалил старик, заметив рядом с собой Николая Степановича. – Я совсем сбился с ног, разыскивая тебя. Они все-таки добились своего, приговорили наш парк.

– Почему приговорили?

– Говорят, администрация дала разрешение.

– На что разрешение?

– Николай Степанович, что ты мне все вопросы задаешь? Сейчас с минуты на минуту сюда приедет представитель администрации с бумагой, вот и спросишь их… Нелюди, фашисты… Деревья не сажали, а кромсать приехали.

Иван Никодимыч погрозил кулаком трактористу. Рядом с ним тихонько заскулила собака. Она решительно шагнула вперед хозяина, села на свой широкий зад, показывая всем своим грозным видом, что поддерживает гнев хозяина. Тракторист недовольно покосился на старика.