Читать книгу - "Береg Утопiи - Том Стоппард"

Татьяна. Неужели она!..

Александра. Она-то да, да он не стал!

Обе снова отчаянно хохочут. Петр Чаадаев, 41 года, с высоким лбом и голым черепом, философ-аристократ, кланяется им, в то время как они убегают вместе со своим секретом. Он водворяется на неприметном стуле.

Чаадаев расположен скорее принимать желающих побеседовать с ним, чем самому искать такой беседы.

Чаадаев. Чудесно… чудесно… молодежь…

В другой части сцены Шевырев, молодой профессор, с негодованием читает из журнала (из «Телескопа») Полевому, который слегка пьян и почти не слушает.

Шевырев (читает). «…Я упорно держусь той роковой мысли…» – нет, вы только послушайте: «…Я упорно держусь той роковой мысли…»

Полевой (мрачно). Закрыли. (Щелкает пальцами.) Вот эдак. Мой «Телеграф» был одиноким голосом реформ.

Шевырев. Вы будете слушать?

Полевой. Разумеется, разумеется. Что?

Шевырев. Этот выскочка – разночинец – по сути, отчисленный студент, которого Надеждин подобрал на помойке, пользуется «Телескопом» для издевательств над нашими лучшими, нашими достойнейшими – нет, вы послушайте вот это: «…Я упорно держусь той роковой мысли…»

Полевой. Пусть Надеждин попробует редактировать настоящий журнал. «Телеграф» играл с огнем. Заметьте, слова не мои, а произнесенные в Третьем отделении и переданные мне!

Шевырев. Вы не хотите слушать.

Полевой. Хочу.

Шевырев. «…Я упорно…»

Полевой, Но чтобы закрыли (щелкает пальцами) – вот эдак, за отрицательную рецензию на пьесу!

Шевырев. «…Я упорно держусь той роковой мысли, что, несмотря на то что наш Сумароков далеко оставил за собою в «Трагедиях» господина Корнеля и господина Расина; что наш Херасков… сравнялся с Гомером и Виргилием… что наш гениальный Барон Брамбеус… в едком остроумии смял под ноги Вольтера…»

Кетчер, довольно пьяный, возникает в круге зрения Полевого.

Полевой. Кетчер! Слышали уже? (Щелкает пальцами.) «Телеграф» играл с огнем и доигрался!

Шевырев. «…Что наш могущественный Кукольник с первого прыжка догнал всеобъемлющего исполина Гете…»

Белинский робко присоединяется к вече ринке, но, услышав, как его собственные слова читают вслух, спасается бегством.

«…И только со второго поотстал немного от Крюковского…»

Белинский, уходя, сталкивается с Михаилом, который танцует с Татьяной. Михаил в военной форме. Они не знакомы. Белинский извиняется, не глядя, и уходит.

«…Несмотря на все на это, повторяю: у нас нет литературы!..»

Полевой (Кетчеру). Хорошо еще, что не отправили в Сибирь. И вас тоже, между прочим. Почему вас не арестовали вместе с Герценом и другими?

Кетчер (пожимает плечами). Россия.

Шевырев (перебивает). Это не литературная критика, а попирание святынь ради собственного удовлетворения.

Полевой отводит Кетчера в сторону. В это время входят госпожа Беер и Варвара и встречаются с Михаилом, которого теперь держит под руку Татьяна.

Полевой. Я их предупреждал. Они погубили себя ни за что.

Варвара. Мишель! Я не понимаю, почему ты не у себя в полку.

Михаил. Мой полковник постоянно спрашивает то же самое.

Варвара (уходя вслед за Михаилом и Татьяной). Мишель!..

Михаил с Татьяной исчезают из виду. Шевырев приклеивается к Варваре и уходит вместе с ней.

Шевырев. Вы уже видели «Телескоп»? Вы только послушайте: «…Я упорно держусь той роковой мысли…»

Госпожа Беер замечает Чаадаева и устремляется к нему. Входящий Станкевич раскланивается с ней.

Станкевич. Госпожа Беер.

К его замешательству, госпожа Беер не замечает его. Станкевич уходит в том же направлении, что и Белинский.

Кетчер (между тем, обращаясь к Полевому). Осуждены тайно, после девяти месяцев в предварительном заключении. Троим дали тюремный срок, шестерых в ссылку, причем Герцена дальше всех – в Пермь.

Полевой (щелкает пальцами в адрес госпожи Беер). Вот эдак.

Госпожа Беер (неопределенно). Господин Полевой…

Кетчер (продолжает). И все это за какую-то болтовню за ужином, на котором Герцена вовсе не было. Самое смешное, что Сазонова, который там был, даже не арестовали. А теперь ему выдали паспорт для поездки за границу по состоянию здоровья! Если бы эти люди были врачами, то они бы рассматривали вам гланды через задницу…

Госпожа Беер (Чаадаеву). Петр Чаадаев!

Чаадаев (госпоже Беер). Ваш дом – убежище, в моем случае – от безделья.

Госпожа Беер. Я всем говорю, что это вы написали ту très mèchante[25]статью в «Телескопе».

Чаадаев. Да, я видел… Интересное время.

Госпожа Беер. Время?

Чаадаев. Да, время.

Полевой без приглашения включается в беседу, бросая Кетчера.

Полевой. Да, «Телеграф» доигрался!

Госпожа Беер. Мы говорим о «Телескопе», господин Полевой.

Полевой. Нет уж, позвольте с вами не согласиться. Мне ли не знать – мой «Телеграф» был голосом реформ. Я льщу себе тем, что к нему прислушивался государь император… Но кто бы мог подумать. Закрыли за отрицательную рецензию на новую пьесу Кукольника.

Чаадаев. Вы могли бы догадаться, что царская семья должна была благосклонно принять пьесу, объединяющую интересы Господа Бога и предков его императорского величества.

Полевой. А вы ее видели, сударь?

Чаадаев. Нет, меня не было в Петербурге.

Госпожа Беер. Согласитесь, господин Полевой, что вы будете выглядеть весьма нелепо через сто лет, когда «Рука Всевышнего Отечество спасла» станет классикой, а имя Кукольника – символом российского театра.

За сценой слышится грохот опрокидываемого стола, звон падающих бокалов, тревожные возгласы и растерянные восклицания. Белинский, пятясь, задом появляется на сцене. Он рассыпается в извинениях. Вслед за ним входит Станкевич. Кетчер по-рыцарски бросается спасать ситуацию.

Кетчер. Пропустите, я врач!

Госпожа Беер. Ну что такое на этот раз?

Белинский. Я знал, что так получится!

Станкевич. Ничего страшного, Белинский.

Белинский пытается бежать, Станкевич, стараясь его остановить, хватается за карман и отрывает его. На пол падают монета или две и маленький перочинный ножик. Белинский, не обращая внимания, напролом пробивается к выходу.