Читать книгу - "Исповедь одинокого мужчины - Вячеслав Ландышев"

Вновь совесть моя начала бороться с разумом, а гордость со страхом. Можно было, как остальные молодые бойцы, с шутками подойти, согласиться с неискренней веселостью повозить атамана на себе, смириться, поиграть в этот конный бой, тем более что ничего зазорного в этом не было. Глядишь, потом еще и вместе посмеялись бы над этими конными боями с подушками.

Однако опять мой разум проиграл битву, и я спокойно ответил Секалову, что никуда не пойду. Ну что же, наверное, каждый из присутствующих в казарме ожидал и такого поворота событий, поэтому все ждали дальнейших агрессивных действий. Ингуш покраснел, но гнева не было, он был спокоен. Медленно направился ко мне. Я развернулся к нему лицом и ждал, что будет дальше. Он подошел вплотную, остановился в полуметре, смотря мне в глаза. На его лице была гримаса улыбки, которая показывала, что, с одной стороны, он уверен абсолютно в своем физическом превосходстве, а с другой – не знал, как лучше дальше поступить.

«Пойдем со мной, “дух”», – злобно и тихо сказал он. Потом положил мне руку на плечо, схватил гимнастерку, отступил на полшага назад и начал тянуть на себя. Хотел привести меня силой к месту рыцарских боев. Я схватился двумя руками за спинку койки и стал сопротивляться. Таким образом, чтобы тащить меня дальше, Секалову требовалось преодолеть не только мою силу, но и тяжесть двух кроватей. Он протащил меня где-то с метр, почувствовал, что это тяжело, и начал отрывать мою правую руку от спинки кровати – тянул ее на себя, бил по ней снизу, но я крепко держался. Тогда ингуш неожиданно ударил мне в живот. Спортивная подготовка еще давала о себе знать, у меня был хороший брюшной пресс, и поэтому удар не дошел до внутренних органов, но и так было очень больно. Я скорчился от боли, но захвата не отпустил. Далее меня выручили другие «деды», которые предложили Секалову бросить меня и продолжить битву на «конях» с подушками, благо «коней» к тому времени уже был целый табун – все молодые пришли в казарму и готовились к построению на отбой. Секалов, наверное, подумал, что это нормальный выход из ситуации для него, так как честь «деда» при этом не пострадала: физически он опять победил, да и ушел он от меня не сам, а его позвали равные ему сослуживцы. Через полчаса «конные» бои утихли, старшина роты, кабардинец, построил солдат и скомандовал отбой. Лишь пятерым молодым солдатам, которые были «конями» в недавнем прошлом, приказали подмести пух от подушек и помыть пол на месте поединков. Несмотря на боль от ударов по лицу и в живот, я уснул спокойно, предполагая, что меня в эту ночь больше не тронут. Так оно и вышло.

На следующее утро при построении командир взвода, лейтенант, заметил мои синяки и опухшую челюсть. Спросил, что со мной произошло. Я ответил, что упал вчера в столовой и ударился головой о скамейку. Он не очень-то поверил, но промолчал. А вечером дневальный солдат позвал меня в командирскую комнату. Такая комната была в каждой казарме рядом с помещением, где спали солдаты. Я подошел к комнате, постучался, открыл дверь, зашел, отдал честь и сказал: «Товарищ старший лейтенант, рядовой Ландышев по вашему приказанию прибыл», – и замер в стойке «смирно». В крайнем правом углу большой комнаты, площадью метров в двадцать пять, за письменным столом сидел заместитель командира роты по политической подготовке старший лейтенант Саляник. Я его уже видел, так как он по выходным дням читал всем солдатам роты политическую информацию, рассказывая о том, что творится в мире, в Советском Союзе, Хабаровском крае и нашей части. Естественно, что в мире был агрессивный воинствующий империализм, а у нас, как в программе «Служу Советскому Союзу», все отлично, дружно и благопристойно.

Саляник, когда я зашел в комнату, дал команду «вольно», мельком взглянул на меня и продолжал что-то читать на листе бумаги, сидя за столом. Я оглядел комнату, в которой еще ни разу не был. В ней стояли три-четыре письменных стола по бокам для всех офицеров – командиров взводов и замполита, а в середине комнаты находился большой стол для командира роты. Вдоль одной из стен комнаты были сконструированы стеллажи с полками. Кроме Саляника, в кабинете больше никого из офицеров не было, но недалеко от него посередине комнаты стоял Секалов с опущенной головой и ухмылкой нигилиста на лице.

– Что же ты, Секалов, делаешь? – начал тихо и спокойно Саляник. – Ты почему так молодого бойца уродуешь? Он ведь старший брат тебе, он ведь русский.

Чем дальше Саляник говорил, тем голос его становился жестче и громче.

– А русских надо уважать – продолжал замполит. – Они ведь вас от турок спасли, так бы вас всех, наверное, вырезали бы там давным-давно уже. А вы так неблагодарно платите им. Я многое читал про вас, про то, что в войну ваши старейшины с братским чеченским народом белого коня Гитлеру привели, сдали всю Чечню и Ингушетию фашистам. Правильно вас всех Сталин с тех мест в Казахстан выслал, подальше от границ, чтобы нож в спину не вонзили.

«О чем он говорит?» – подумал я. Такого факта в учебнике истории, которую я любил и неплохо знал, когда учился в школе, я не встречал. Про чечено-ингушскую конную бригаду, храбро сражавшуюся в Великую Отечественную войну, где-то читал, а о том, что были предатели среди старейшин этого народа, и о том, что их выселял Сталин целыми семьями в казахские степи, никогда не слышал. Секалов при нотациях замполита стоял невозмутимо и продолжал ухмыляться, при этом глаза его блестели от злости, но он молча все слушал, смотря вниз.

– Если ты еще раз, скотина, будешь бить молодых солдат, то попрощаешься с дембелем минимум на два года. Я тебя, быдло, в дисбат отправлю, там тебя научат правильно себя вести, – сказал напоследок замполит, чувствуя, что в этом случае эффективными могут быть только угрозы, а не призывы к сознательности.

Затем скомандовал нам обоим:

– Все свободны.

Со мной замполит так и не говорил. Видимо, у него как у человека, отвечающего за неуставные взаимоотношения в роте, были свои доносчики среди солдат.

К счастью, Секалов в дальнейшем меня не трогал, тем более что через три месяца я уже перебрался спать в другую роту, получил новую должность и мы с этим ингушом больше близко не сталкивались.

* * *

Необходимо отметить, что мои постоянные драки имели и положительный эффект. Постепенно все поняли в роте, что на меня где залезешь, там и слезешь. Дембеля и «дедушки» меня старались к своим личным работам не принуждать, благо у них был большой выбор среди остальных бойцов. А некоторых «черпаков» через полгода службы я уже и сам гонял, потому что пользовался уважением среди своих сослуживцев, и, видя это, старшина роты ставил меня иногда старшим в различных нарядах, когда не было рядом «дедов» и дембелей. Драки в роте через три-четыре месяца для меня практически прекратились. Стычки происходили только с теми старослужащими, которые меня не знали.

Однажды, ближе к зиме, вернулись в роту двое бойцов, командированных на целину. Они провели на уборке хлеба полгода – с весны до зимы.

Один из них был Хомхоев, чеченец, лет 25, мускулистый, жилистый, с длинным туловищем и короткими ногами, ростом под 190 сантиметров, не глуп, скорее всего, родился и вырос в городе и, возможно, учился в вузе. Он прослужил к тому времени чуть больше года, но чувствовал себя как «дедушк» а из-за того, что, во-первых, в роте господствовали кавказцы, а во-вторых, нрава был гордого и силен физически. Как-то в воскресный день мы впервые с ним столкнулись лицом к лицу. Выходные от будней у солдат отличались тем, что не было построений на плацу, занятий по боевой, политической и строевой подготовке, различных строительных, ремонтных и погрузочно-разгрузочных работ для части, для города, для воинских начальников. В воскресенье с утра, как правило, был просмотр программы «Служу Советскому Союзу», а затем небольшую часть людей (в основном от года службы и старше) отпускали в увольнение, а остальные должны были облагораживать казарму и прилегающую территорию. В тот день нам дали задание обновить пол в казарме. Необходимо было соскрести верхний слой деревянного пола, проолифить доски и покрыть их заново лаком. Мне командир отделения приказал принести стекло, чтобы потом его разбить на крупные части и острыми краями полученных осколков соскабливать верхний слой пола до белоснежной древесины. После этого пол пропитывали олифой и сверху покрывали бесцветным лаком. Такой пол был приятен глазу и долго сохранял свежий вид. Наше отделение быстрее остальных справлялось с работой, я трудился даже в удовольствие, потому что всегда люблю из старого делать новое, облагораживать, созидать. Но, к сожалению, другое отделение сильно отставало от нашего по скорости выполнения поручения. В том другом отделении числился Хомхоев. Он, конечно же, не работал. После получения задания от старшины Хомхоев расставил по равным квадратам все отделение и дал им задание, а сам куда-то ушел, но возвращался каждые полчаса, чтобы контролировать процесс. Иногда кого-нибудь пинал под зад, если тот халтурил и некачественно срезал верхний слой старого лака, при этом бранил молодого по-русски, но с акцентом, присущим своему языку.