Читать книгу - "Побег куманики - Лена Элтанг"

позже, когда я стану понимать его лучше, обещаю писать вам поподробней, если вы станете вести себя как должно.

«Я ведь зачем здесь живу, — сказал мне Мозес с полным ртом приторных альфахорес, — затем, что здесь тихо. Мне надо, чтобы тихо было. В больницах бывает по-настоящему тихо, люди сосредоточены на своих ранах, ссадинах и видениях, они почти не разговаривают.

Моя воля — лежал бы в больнице, пока все не напишу, что хочется. Но ведь не с коклюшем же лежать, с коклюшем долго держать не станут.

А психам можно. Для того я и псих».

МОРАС

декабрь, 1

О чем я думаю?

И все же в океане, далеко,

на полпути меж родиной и целью,

рейс, кажется, идет не так легко,

исчезла храбрость, настает похмелье.[35]

За вчерашний день меня стукнули дважды. До этого меня никто никогда не бил, даже брат. Хотя братья бьют, обычное дело. И в больнице меня не трогали, это я точно помню. Но здесь неземные правила. Наверное, потому, что сразу уйти все равно некуда. А когда придешь в порт, обида уже свернется темной кровью.

В первый раз — когда я споткнулся в дверях столовой, не заметив приклепанной стальной полосы на пороге, тележка с грязными салфетками задела метрдотеля, он развернулся и двинул мне по шее ребром ладони. Даже не посмотрел, кто там катит эту тележку.

Я мог оказаться лиловым потным детиной с ястребом выколотым между лопаток, или борцом сумо с бугристой шеей, ему было все равно. Petite connard.[36]Я броня тележку и ушел. Попросил Хасана за ней сходить потом Он сказал — ладно, но в последний раз. Привыкай, сказал Хасан, и мы пошли на бельевой склад за чистыми салфетками.

Тысяча салфеток на завтрак и тысяча на ужин.

Voila le the… Comme vous voulez… Ah, oui.

Про второй раз даже говорить неохота.

без даты

о чем я думаю? у всех свои покровители божественные есть, у всех: у воров и путников — меркурий со змеиным жезлом, у проституток — фаллоголовый приап, у дагонских колдунов — бледный лис йуругу, у сладострастников — иштар со стрелами, а у писателей нет никого, разве что скучноватый иоанн-богослов

и поделом

боги не покровительствуют тем, кто с ними разговаривает

декабрь, 2

Лукас не пишет уже три дня. От этого у меня горят губы и ноет затылок. Я послал ему открытку на рабочий адрес. Написал, что буду в Ла Валетте рано утром. Позавтракать с Лукасом. Зайти за ним часов в девять, когда уже открылись кофейни и отовсюду тянет горячей ванилью и шоколадной горечью. В понедельник он написал, что Сен-Джулиан — ужасная дыра, и чтобы я туда не ехал, а встретимся в порту, но мне это не нравится. Хочу увидеть его заспанным, хмурым, с приглаженными мокрой рукой волосами. На пороге его дома.

— А! приехал, — скажет он, — о черт, в такую рань. Проходи, выпей сока. — Или нет: — Погоди, — скажет он, — у меня бардак. Посиди тут, на веранде, я натяну штаны, и пойдем искать кофе с пирогами.

Я буду сидеть на перилах с запрокинутой головой, смотреть на зимнее лимонное солнце и слушать, как он роняет что-то на пол у себя в спальне, чертыхается и топает босыми ногами по плиточному полу. Пол у него из красной плитки, такие маленькие выпуклые квадратики, я думаю. Или нет — его не будет дома. Он придет через час, расхристанный, со следами конопляной ночи и любви впопыхах. Пройдет мимо меня, даже не взглянув. Я не похож на себя черно-белого.

Две головы — это Близнецы, три — Геката, тысяча — Авалокитешвара, пять голов — это каюта, где я сплю. У троих парней есть одеяла, а у нас с Хасаном — покрывало, широкое, как у Святой Агаты. Только лаву, текущую с Этны, им не остановишь, больно много дырок. Хасан, когда спит, похож на маленького Гора с этой своей косичкой и вечным пальцем во рту.

без даты

и другие возможности, которые мы все время видим краешком глаза, как видят соседа в купе, не вступая в ненужный разговор, и слышим, как слышат нелепую ссору в бистро, помимо своей воли, — все эти люди, так и не полюбившие нас до самой смерти, города, где мы не вдыхали кофейной горечи или дыма от сожженных листьев, кроны деревьев, куда мы не забирались, чтобы болтать ногами и глядеть сверху вниз, священные ямки, в которые мы не закладывали пуговиц и мертвых бабочек, слова, так и не произнесенные вслух, но напрягающие горло, да что там говорить, вся не коснувшаяся нас ойкумена, весь этот воздух, которым дышат, не задумываясь, — вот предмет для смертельной зависти

ад — это другие?[37] да нет же, милые, ад — это другие возможности

и спорить со мной некому, оттого что никто, кроме данте, оттуда не возвращался, а ему, я полагаю, не до того

декабрь, 3

говорю вам, доктор, истинная нелюбовь бывает только после любви

лет пятьсот тому назад веницейская кружевница плела узор не на ткани, а на бумаге с рисунком

наплетет густых петелек, выдернет бумагу, и — вуа-ля! называлось punto in aria — стежок в воздух

так и с любовной памятью: кусок кружева — вот он, а узора не помнишь, оттого и немилость, от недоумения

ЗАПИСКИ ОСКАРА ТЕО ФОРЖА

Лондон, двадцать седьмое ноября

Совсем забросил свой дневник, даже забыл, куда засунул его в прошлый раз, оказалось — в сейф. Надья уехала, и я могу не выходить из кабинета целыми днями, перебиваясь сэндвичами с тунцом, которые строжайше запрещено проносить дальше первой двери хранилища.

Написал два письма Надье, пытаясь изложить свои размышления, но так и не дождавшись ответа, возвращаюсь к своему дневнику.

Интересно, а на что могут быть похожи самозарождающиеся вещи? Вот так живешь и не знаешь — может быть, стол, за которым работаешь, или чашка, из которой привык пить чай, и не созданы вовсе, а таинственным образом самозародились в предначальные времена. Ну и что, если на чашке надпись Made in China ? Может быть, эта надпись тоже самозародилась вместе с чашкой, чтобы никто не догадался, что это prima materia. А может быть, мне пора пойти и выпить чаю с тостом. И отдохнуть.

Иоанн позаботился о потомках: в тексте приведены довольно точные указания, где именно искать камеру — чулан? кладовку? — в которой спрятаны артефакты.