Читать книгу - "ОбрАДно в СССР - Сергей Троицкий"

Я только взглянул на неё и продолжал стоять как оту­маненный, а Катя снова вскочила на стул и снова принялась встряхивать кепкой. Все к ней потянулись, и я за другими.

— Антон, — обратилась Катя к высокому парню с худо­щавым лицом, маленькими слепыми глазками и чрезвычайно длинными черными волосами, — Вы, как поэт, должны быть великодушны и уступить ваш билет Сергею, так, чтобы у него было два шанса вместо одного.

Но Антон отрицательно покачал головой и взмахнул во­лосами. Я после всех опустил руку в шляпу, взял и развернул билет... Господи! что сталось со мною, когда я увидел на нем слово: ПОЦЕЛУЙ!

— Поцелуй! — вскрикнул я невольно.

— Круто! Он выиграл, — подхватила Катя. — Как я рада!

Она сошла со стула и так ясно и сладко заглянула мне в глаза, что у меня сердце покатилось. Она спросила:

— А вы рады?

— Я?.. — пролепетал я.

— Продайте мне свой билет, — брякнул вдруг над самым моим ухом еврей Вадим. — Я тебе десять рублей дам.

Я отвечал жидку таким негодующим взором, что Катя за­хлопала в ладоши, а Янис воскликнул: молодец!

Катя стала передо мной, наклонила немного голову на­бок, как бы для того, чтобы лучше рассмотреть меня, и с важ­ностью протянула мне губы. У меня помутилось в глазах; я хо­тел было её сразу поцеловать, но так неловко прикоснулся к её губами, что слегка оцарапал себе губу об её острые зубки!

— УАУ! — закричала тусовка и игра в фанты продолжа­лась...

Я сел рядом с Катей. Каких тока она ни придумывала она штрафов! Ей пришлось, между прочим, представлять «ста­тую» и она в пьедестал себя выбрала безобразного Вадима, велела ему лечь ничком, да еще уткнуть лицо в грудь. Хохот не умолкал ни на мгновение. Мне, уединенно и трезво вос­питанному парню, выросшему в профессорском доме, весь этот шум и гам, эта бесцеремонная, почти буйная веселость, эти небывалые сношения с незнакомыми людьми так и бро­сились в голову. Я просто опьянел, круче чем от Яблочного вина. Я стал хохотать и болтать громче других. Я чувствовал себя до такой степени счастливым, что, как говорится, в ус не дул и в грош не ставил ничьих насмешек и ничьих косых взглядов. Катя продолжала оказывать мне предпочтение и не отпускала меня от себя. В одном штрафе мне довелось сидеть с ней рядом, накрывшись одним и тем же шелковым плат­ком: я должен был сказать ей свой секрет. Помню я, как наши обе головы вдруг очутились в душной, полупрозрачной, па­хучей мгле, как в этой мгле близко и мягко светились ее глаза и горячо дышали раскрытые губы, и зубы виднелись, и кон­цы ее волос меня щекотали и жгли. Я молчал. Она улыбалась таинственно и лукаво, и наконец, шепнула мне: «Ну что же?», а я только краснел, смеялся, отворачивался, и едва перево­дил дух.

Фанты наскучили нам, мы стали играть в веревочку. Боже мой! какой я почувствовал восторг, когда, зазевавшись, получил от ней резкий удар по пальцам, и как потом я нароч­но старался показывать вид, что зазевываюсь, а она дразни­ла меня и не трогала подставляемых рук! Я вошёл в полный РАЖ и сказал, что у меня в нычке БУТЫЛКА Пива, Яблочно­го и сигареты МАЛББРО!

— ПИВО?!

— МАЛББРО!

— Да! Это всё у меня есть! Пожалуйста, угощайтесь!

— Вот этот Серёжа — крутой парень!

— Я верила в тебя Сержик!

— Кода мы шли к нычки, она незаметно для всех меня поцеловала в щёку, я был на седьмом небе....

Мы выпили вина и покурили сигарет, да и, что мы еще не проделывали в течение этого вечера! Мы и на пианино лобали, и пели, и танцевали, и представляли цыганский табор. Всем было дико весело, особенно мне. Конечно, я вёл себя слишком дебильно и открыто, но я абсолютно не замечал ни­кого кроме КАТИ. Всё шоу, делалось лишь для неё одной. Один раз, когда я пошёл во тьму в дабл, я увидел лицо — сту­дента МИТИ. Он все больше держался в углу, нахмуренный и сердитый. Иногда глаза его наливались кровью, он весь крас­нел, и казалось, что вот-вот он сейчас ринется на всех нас и расшвыряет, как щепки, во все стороны. Катя переодически грозила ему пальцем и он снова забивался в свой угол.

'Потом он кудато убежал, принёс вино, но бутылка, была какая-то странная: темная, с раздутым горлышком, и вино в ней отдавало розовой краской: впрочем, его никто особо не пил. Потом смолкла музыка, прибежал «КОСОЙ» и сооб­щил, что всех собирают ломитца гоу хом.

Усталый и счастливый до изнеможения, я топал с отря­дом в кромешной тьме в сторону «Солнечного» и держал за руку КАТЮ. Звёздная и волшебная ночь, вскоре тяжело и сыро пахнула нам в разгоряченные лица; казалось, готови­лась гроза; черные тучи росли и ползли по небу, видимо ме­няя свои дымные очертания. Ветерок беспокойно содрогал­ся в темных деревьях, и где-то далеко за небосклоном, слов­но про себя, ворчал гром сердито и глухо. Отряды ускорили шаг и разделившись надвое, через заднее крыльцо метнулись в свои корпуса. После небольшого оживления, многие отру­бились спать, кто-то ещё с жаром обсуждал танец с девуш­кой из лагеря имени КЛАРЫ ЦЕТКИН. Но я ещё не раздел­ся и не лег.

Я присел на стул и долго сидел как очарованный. То, что я ощущал, было так ново и так сладко... Я сидел, чуть-чуть озираясь и не шевелясь, медленно дышал и только по вре­менам то молча смеялся, вспоминая, то внутренне холодел при мысли, что я влюблен, что вот она, вот эта любовь. Лицо Кати тихо плыло передо мною во мраке, плыло и не проплы­вало; губы ее все так же загадочно улыбались, глаза глядели на меня немного сбоку, вопросительно, задумчиво и нежно... как в то мгновение, когда я расстался с ней. Наконец я встал, на цыпочках подошел к своей постели и осторожно, не раз­деваясь, положил голову на подушку, как бы страшась резким движением потревожить то, чем я был переполнен...

Я лег, но даже глаз не закрыл. Скоро я заметил, как в ком­нату беспрестанно западали какие-то слабые отсветы. Я при­поднялся и глянул в окно. Переплет его четко отделялся от таинственно и смутно белевших стекол. «Гроза», — поду­мал я, — и точно была гроза, но она проходила очень дале­ко, так что и грома не было слышно; только на небе непре­рывно вспыхивали неяркие, длинные, словно разветвленные молнии: они не столько вспыхивали, сколько трепетали и по­дергивались, как крыло умирающей птицы. Я встал, подошел к окну и простоял там до утра... Молнии не прекращались ни на мгновение. Я глядел на пожарный пруд, на темную массу сада, на желтоватые фасады далеких корпусоф, тоже как буд­то вздрагивавших при каждой слабой вспышке...

Я глядел и не мог оторваться; эти немые молнии, эти сдержанные блистания, казалось, отвечали тем немым и тайным порывам, которые вспыхивали также во мне. Утро стало заниматься; алыми пятнами выступила заря. С приближени­ем солнца все бледнели и сокращались молнии: они вздраги­вали все реже и реже и исчезли, наконец, затопленные светом возникавшего дня...

И во мне исчезли мои молнии. Я почувствовал большую усталость и тишину... но образ Кати продолжал носиться, тор­жествуя, над моею душой. Только он сам, этот образ, казался успокоенным: как полетевший лебедь от болотных трав, от­делился он от окружавших его других неблаговидных фигур, и я, засыпая, в последний раз припал к нему с прощальным и доверчивым обожанием...