Читать книгу - "Два брата - Бен Элтон"

— Господи, — прошептала Фрида.

— По-моему, очень-очень романтично, — сказала Эдельтрауд.

Ей еще не исполнилось восемнадцати, и оттого в ее подаче этой кошмарной истории сквозило неосознанное юношеское бессердечие.

Фрида не находила здесь ничего романтичного. Совместная жизнь до старости романтична, а вот совместное самоубийство — ужасно и очень печально. Мельком она видела Пойнертов, при встрече с ними раскланивалась, но ведать не ведала об окутавшем их отчаянии.

— Надо было с ними поговорить. Спросить, все ли в порядке, не нужно ли чего.

— И что толку? — фыркнула Эдельтрауд. — Вы же не вернете им обесценившиеся сбережения. Сегодня у табачного ларька одна тетка сказала, что всю жизнь копила, а теперь этих денег не хватит даже на пачку сигарет и газету. Вот и ответ: не фиг копить. Получил — сразу трать.

Она ссадила Зильке с коленей и загрохотала грязными тарелками в раковине.

— Представляете, старики-то принарядились: она в длинном бабушкином платье, он в форменном пиджаке и галстуке. Во картина! Разоделись, будто на воскресную прогулку в Тиргартене, а потом растянулись на голых половицах, укутав бошки одеялом. Вообще-то, потеха.

Малышка Зильке вразвалочку проковыляла к близнецам. Остановилась перед ними, расставив крепкие босые ножки, скрестила руки на груди и глубоко задумалась. Наконец решение созрело, и Зильке грузно села на крепость Отто, развалив ее до последнего кубика. Разумеется, взбешенный Отто завопил, а Пауль покатился со смеху, суча ногами. Зильке встала и шагнула к крепости Пауля, которую ждала та же участь, и весело захихикала, оглядывая деревянные развалины двух грандиозных фортификационных сооружений. Настал черед Пауля вопить и Отто — смеяться. Забыв о Зильке, причине их огорчения, братья принялись мутузить друг друга, с воплями катаясь по ковру. Зильке, явно довольная развитием ситуации, сверху навалилась на бойцов, восторженно хохоча.

Фрида и Эдельтрауд не успели утихомирить детей — явился грозный Вольфганг с водяным пистолетом. Побоище стихло лишь после того, как троица насквозь промокла; тогда пришлось ее раздеть и вывесить одежки на балконе. А ребятня затеяла свою наилюбимейшую игру: мальчишки завалили Зильке подушками, собранными со всей квартиры, и под аккомпанемент ее неподдельно счастливого визга прыгали на мягкой горе.

— Теперь уж без толку ложиться, — вздохнул Вольфганг, разглядывая ребячьи конечности, устроившие змеиную свадьбу меж подушек, и поставил турку на плиту. — Днем выступать в Николасзее.

— Могу я сварить вам кофе, герр Штенгель? — бодро предложила Эдельтрауд.

— Нет, не можешь. В прямом смысле. Ты можешь сварганить непроцеженную бурду, которую называешь кофе, умудряясь сделать ее чересчур крепкой и в то же время совершенно безвкусной, но вот настоящий кофе ты сварить не можешь, так что лучше я займусь этим сам, если ты не против.

— Как угодно, — пожала плечами Эдельтрауд. — По мне, главное, чтоб было теплое и жидкое.

— Вот! Ты сумела кратко выразить всю кошмарную суть.

— Вы смешной, герр Штенгель.

Вольфганг посмотрелся в полированный бок великолепного пианино «Блютнер», сохранившего зеркальный блеск там, куда еще не доставали детские пальцы.

— Пожалуй, побреюсь. Надо выглядеть презентабельно.

— Я не успела отчистить твой смокинг от потных разводов, — сказала Фрида. — Да еще надо гладить, потому что ты бросил его на полу в ванной, хотя миллион раз я просила тебя вешать одежду хотя бы на стул.

Вольфганг взял смокинг и безуспешно попытался рукой разгладить складки, напоминавшие меха концертино.

— Не понимаю, почему мы должны выступать в наряде метрдотеля, — сказал он. — Публика приходит нас слушать, а не разглядывать.

— Ты должен быть красивым, сам знаешь. По-моему, единственный выход — купить второй смокинг. У тебя столько халтур, что один некогда почистить.

— Все пляшут. — Вольфганг подал кофе Фриде. — Чудеса. Буквально все, правда. Бабки. Калеки. Легавые, фашисты, коммунисты, попы. Танцуют все. Чем инфляция бешенее, тем народ безумнее. Ей-богу. Берлин официально стал международной столицей чокнутых. Нью-йоркские парни, с которыми я играю, того же мнения. Они сами чокнутые.

— В Америке пляшут на крышах такси и крыльях аэроплана, — поделилась Эдельтрауд. — Я видела в кинохронике.

— В том-то и дело, что для них танцы — забава, а для нас — лечебный курс, — сказал Вольфганг. — Прямо как последний бал перед концом света.

— Не говори так, Вольф! — вскинулась Фрида. — Я же только диплом получила.

— Нам-то, лабухам, лафа. Мы обожаем инфляцию, военные репарации и чертовых французов, оккупировавших Рур. Мы счастливы, что марка угодила в кроличью нору и очутилась в Стране Чудес. Чем стране херовее, тем у нас больше работы. Сегодня у меня пять выступлений. Представляешь, пять! В обед играем вальсы для бабок и дедов. Потом обслуживаем танцы вековух, мечтающих о елдаке.

— Вольфганг!

— Вы смешной, герр Штенгель.

— Нет, правда, вся страна пустилась в пляс.

К восторгу Эдельтрауд и малышей, Вольфганг отбил степ. В конце войны он освоил это искусство, дабы повысить свою концертную ставку.

— «Да! Бананы не завезли! — напевал он, чеканя ритм „пятка-носок“. — Нынче не завезли бананы!»[20]

Фрида улыбнулась, но ее изводила мысль о тех, кто не плясал. О тех, кто в пустых домах замерзал на голых половицах. После очень недолгой отлучки голод с отчаянием вернулись, и немощные дети и старики умирали сотнями.

Танцевальное поветрие накрыло родной город, для многих став пляской смерти.