Читать книгу - "Каникулы в Санкт-Петербурге - Татьяна Богатырева"

Леша пришел на поэтический вечер, где, помимо прочих, должен был выступать и Таганов. Но выступать Таганов не стал, потому что пытался подраться с Лешей. Потом они гуляли до утра. Таганов всем нравился, это получалось само собой, и дело было вовсе не в стихах, я думаю. Как он мог заинтересовать любого, не имеющего никакого отношения к литературной жизни человека разговором о том, почему такими большими тиражами печатается нечитаемый шлак про трудовую жизнь и березы и кто это читает, для меня до сих пор остается загадкой.

Сам Таганов периодически издавался в журналах, хотя не всегда знал об этом, – заботливые друзья подсовывали его подборки редакторам через далеких и близких знакомых. Периодически он получал гонорары, которые куда-то уплывали сквозь пальцы. Тогда очередные заботливые неравнодушные находили Славе подработку: что-нибудь разгрузить или загрузить, собрать или разобрать, пару дней провести на стройке.

Ему прощали все, так что временами он даже начинал от этого раздражаться.

Мы много ссорились, в таких случаях Слава укладывался на диван, утыкался лицом в покосившуюся спинку и демонстрировал свою обиду всеми выступающими позвонками и сердитым дерганьем плеча. Он выглядел таким беспомощным в своей обиде и умудрялся жаловаться на меня мне же самой.

Больше всего в мире его задевала несправедливость. В остальном его попеременно то мало что интересовало, то интересовало вообще все. В отношении самого себя его взгляды тоже были непостоянными и могли меняться несколько раз на дню, как петербургская погода. Однажды Таганов поссорился со мной из-за того, что никак не мог решить, талантлив он или нет. Он хотел немедленно знать мое мнение. Обычно, если мое мнение относительно каких-то его стихов оказывалось негативным, он обижался смертельно. Но в тот день он разобиделся, поскольку заподозрил меня в предвзятости оценок и суждений.

«Послушай, только послушай, что ты такое говоришь! А все из-за того, что ты меня любишь, да ведь это, это… – стонал, схватившись за голову Таганов. – Ты бы вообще понимала что. А тебе плевать. Плевать на самое важное! А самое важное – это вообще все!»

Помимо привычки оправдывать любое свое безобразие тяжелым детством, от детского дома у него осталась привычка при всякой возможности делать запасы продовольствия стратегических масштабов. Слава вырос, мотаясь по переполненным после войны детским домам и интернатам средней полосы нашей, огромной тогда еще, Родины. Каждый следующий был хуже предыдущего, и Таганов вполне мог бы докатиться до колонии, если бы в его жизни неожиданно не появился сослуживец его покойного отца. Он заинтересовался трудной судьбой подростка-Славы и упорно твердил, что мать Таганова жива-здорова и проживает в Петербурге. Мать была найдена, но принять сына она отказалась. Друг папиного отца принялся добиваться опеки, до совершеннолетия оставалось меньше года. Слава пошел в армию, где почти все время провел на гауптвахте за побеги и дебоширство. Сидя «на губе», он писал стихи про то, как он всех ненавидит.

Когда друга Таганова-старшего не стало, я в первый и последний раз побывала у Славы на родине. Хоронить друга отца было больше некому. Слава очень болезненно переживал его смерть. Мы тряслись в душном вагоне, чудом умещаясь на одной полке, потому что он не желал отпускать мою руку. И я тоже не хотела, чтобы он залезал на верхнюю полку. Хотела ехать и ехать, пока все плохое, что случается с людьми в мире, не останется далеко позади.

Двухметровый, с трехдневной щетиной, он жаловался, что ему не нравится, когда что-то несправедливо: от бытовых, обычных происшествий до глобальных, общечеловеческих. Кроме того, его беспокоило то, что, кроме умершего, у него есть только я. Он спрашивал меня, как сделать так, чтобы мы никогда не расставались, чтобы он меня никогда не потерял, но я тогда не знала, что ему ответить.

Когда срок его службы в армии окончился, Таганов снова предпринял попытку объясниться с матерью, но к тому времени ее не стало. Она умерла от цирроза, оставив после себя комнату на улице с символическим названием «Пушкинская» в самом центре Петербурга, которая досталась Таганову в наследство.

При любой нашей относительно крупной ссоре или же просто под настроение он беззастенчиво прикрывался своим статусом сироты. Я научилась кричать во время ссоры и вообще ссориться. До того, как в моей жизни появился Таганов, я не умела этого делать.

* * *