Читать книгу - "Правота желаний - Михаил Армалинский"

Непримиримая полярность взглядов Бакли и Видала на политику, мораль, секс и прочие насущные темы повела мою мысль в направлении поиска практической возможности сосуществования противоположных образов мышления и жизни. Пока максимальная возможность для этого называется «демократией» но и она весьма далека от оптимальности: цензура и преследование инакомыслия существует, если не на государственном уровне, то в умах многих людей.

Происходит это из-за неизбывной амбивалентности чувств, которые подавляются или перенаправляются, чтобы одно выявилось, а второе перевоплотилось, ибо в обществе они никогда не выполняются оба: например, у мужчины существует желание быть верным жене и желание ей изменить. У него побеждает какое-либо одно желание и подавленное мучит его и вылезает каким-нибудь монстриком психосоматического недуга.

Или есть мужчины, которые проповедуют верность в браке, а сами тайно изменяют своим жёнам. Такая реализация амбивалентности порицается обществом, и такого человека называют двуличным, лицемерным, лживым.

Как бы там ни было, у всякого человека существуют два противоположных желания, но общество не позволяет им обоим осуществиться без того, чтобы не наказать за них стыдом, угрызением совести, неврозом или, подчас, уголовным преследованием.

Моя давняя идея, которая с течением времени принимает всё более определённые формы, состоит в том, чтобы обеспечить законную, морально допустимую реализацию амбивалентных чувств, двух противоположных желаний, с пользой как для общества, так и для психики человека.

Осуществляется это с помощью разнесения в пространстве выполнения амбивалентных желаний. Создаётся независимая территория, которую я называл «Загон свободы». На его территории устанавливают законы, потворствующие выполнению желаний, выполнять которые запрещено на прочей территории.

Вот разительный пример: мужчина, желающий купить женщину, будет преступником в Нью-Йорке, где проституция запрещена, но пребудет законопослушным гражданином во Франкфурте, где проституция разрешена. В Нью-Йорке он будет испытывать страх, вину и угрызения совести, тогда как в Франкфурте он будет удовлетворять свои желания со спокойной совестью, уверенный в своей правоте.

А вот пример разграничения выполнения одного и того же желания во времени: мужчина, совокупляющийся со своей любовницей, действует в пределах современной морали в США, однако, после того, как он женился на другой женщине, совокупление с той же любовницей уже будет аморальным и начнёт угнетать совесть мужчины. Как сделать так, чтобы с течением времени нормальное желание не переименовывалось в предосудительное, и, возникнув, всегда могло бы беззаботно удовлетворяться?

Согласно моей идее, в «загоне свободы», помимо легализации запретных вне загона действий, должна измениться и моральная сторона отношения к амбивалентности чувств. Как испражнение на людях считается постыдным, а наедине – само собой разумеющимся, так и поведение в загоне свободы не оставляет никакого осадка вины или стыда, ибо внутри загона бесстыдство – это норма.

Человек постоянно демонстрирует свою способность забывать о стыде и о вине на определённых территориях, например, в кабинете врача женщина разводит ноги перед незнакомым мужчиной и не испытывает стыда и вины вообще или почти, так как она настроена на то, что для доктора-мужчины раздвигать ноги можно. Точно такое же морально и законно допустимое бесстыдство будет срабатывать в людях, являющихся в «загон свободы». В обществе с загоном свободы будут одновременно сосуществовать две диаметрально противоположные морали, каждая из которых является правомерной на своей территории.

Когда человек пересекает границу одной территории и оказывается в другой и ведёт себя на каждой территории по-разному, то в такой ситуации речь не идёт о двуличии, а лишь о полной искренности в обеих территориях. Просто меняются законодательства, и при одних законах правота – одна, а при других – другая. Срабатывает теория относительности правоты.

Так называемая сложность, противоречивость человеческого характера заключается именно в том, что люди могут вести себя по-разному в разных обстоятельствах (в разных местах и в разное время). При отсутствии загона свободы такое поведение называют лживостью, двуличием. Установление загона свободы разрешает это противоречие. Если в загоне свободы человек может стать развратником, то вне загона свободы он может проповедовать воздержание, не становясь лицемером, а оставаясь искренним и честным на разных территориях.

Установив загон свободы, главным становится, не позволять стирать границы между ним и прочим обществом.

Задача – не допустить, чтобы либерализм посягал на территорию консерватизма, а консерватизм лез на территорию либерализма. Охрана границы между ними – это залог счастливого общества. Эта граница должна зыблемо, но существовать. Причём она должна совершенно не мешать переходу из одной зоны в другую. Таким образом создаётся доступный баланс амбивалентности чувств.

Двойные стандарты существуют только при единой территории, а при наличии загона свободы процветают два стандарта, не мешающие один другому. Двойной стандарт становится не объектом порицания, а методом разрешения противоречий, возникающих в обществе с требованием единого стандарта.

Возвращаясь к дебатам Бакли и Видала, можно заключить, что каждый их этих великих спорщиков стремился победить своего оппонента – чтобы мнение одного возобладало над мнением другого, чтобы либерализм победил консерватизм или чтобы консерватизм подавил либерализм. Но если бы в Америке существовал загон свободы – скажем, один огромный штат, то спорить Бакли и Видалу было бы не о чем: желания каждого из них сосуществовали бы, не противореча друг другу, а путешествуя в загон свободы и потом выходя из него на широкие просторы стабилизирующего консерватизма.