Читать книгу - "Таинственная страсть. Роман о шестидесятниках - Василий Аксенов"

Роберт в это время вплывал в пространство сверкающего моря. Он не знал, что его здесь ждет, тепло ли здесь или холодно, то есть — Исландия это или Крым, или здесь соединились оба острова, оплота странствующих. Странно как-то все это получается, думал он, прожил уже шестьдесят два года, а не знал о летательных свойствах тела. Все казалось, что нужны крылья и мотор — «пламенный», кажется? — или в крайнем случае раздутый ветром нейлон, а вот ведь прекрасно обхожусь без всего этого постороннего — вишу над бухтой, напоминающей ту нашу, Сердоликовую, и вот начинаю снижаться, то есть сосредоточиваться на ней. Собравшиеся там знакомые смотрят то ли вверх, то ли вдоль по пространству, во всяком случае на приближающегося Роба Эра. Во всяком случае там собрались те, с кем выпадало жить, включая даже и обоих отцов. Матери, кажется, там еще нет, однако не стоит беспокоиться — появится. Посмотри, как сблизились Вертикалов и Юстинаускас: при некоторых поворотах кажется, что они срослись. Кеннеди Джон движется к ним в манере слепца, протянув вперед руки и быстро перебирая пальцами. Спускаюсь, спускаюсь, спускаюсь, сел. Оказывается, галька раскалена добела, оказывается, она излучает блаженство. В ладони лягушечкой прыгает камень с дыркой, куриный бог. Ты по какому резону снизился здесь, Робаэр? Я жажду понять, кого я любил всю мою жизнь. Постой, постой, Робаэр, ведь сейчас протекает процесс вхождения под Покров Богородицы, а там, в саду, тебя ждет гость: нет-нет, не Полпред, а Друг.

Он открыл глаза и увидел Яна, курящего «Риттенмайстер».

«Откуда, брат?»

«Из плоской земли».

«А, я там бывал. Там попы поют псалмы в ритме быстрого блюза и хлопают себя по ляжкам».

«Это верно. А ты замечал, что половина населения там усаживается для созерцания закатов?»

«А здесь мы ни черта не видим вокруг, кроме сосен да самолетов».

«Пойдемте в дом, мальчики. — предложила Анка. — Роба, давай я тебе помогу».

«Не надо, Анка. Я сам. Янк, пошли засадим шампанского!»

Пошарил рукой у ствола, нащупал свое оружие, тяжелую трость, которую мог иногда заводить за голову и напрягать, как копье. Приподнялся. Не смог. Еще раз приподнялся. Наполовину смог. Встал с третьей попытки. Опираясь на трость, двинулся к дому. Временами подгибалась правая нога. Анка шла чуть сзади, готовая во всякую минуту его подхватить. Тушинский встал, но некоторое время не двигался, глядя им вслед. Когда Роберт вскарабкался по крыльцу, он быстро подошел и по привычке прыгнул через четыре ступени. Роберт юмористически хмыкнул: дескать, когда-то и я так мог. Тушинский слегка устыдился и чуть-чуть подсел. Подставил Робу свое левое плечо. «Ты отлично топаешь, дружище: лучше, чем я думал». Опять — бестактность.

Роберт шагнул было через порог, но тут какая-то неведомая сила — не исключено, что зловещий Полпред — швырнула его вниз, затылком в сад, вернее, в черную дыру Апокалипсиса.

…Он вышел из офиса «Аэрофлота» на Елисейских Полях. Пока он исправлял там билет в Москву, погода в Париже переменилась. Буколическое солнышко скрылось в потоке атлантических туч. Ветер пространств волновал кроны платанов. Навстречу ему шла его любовь Милка Колокольцева, вся в стиле Коко Шанель, как и полагается руководящим дамам из ЮНЕСКО. Увидела Роберта, прищурилась и приостановилась, явно отсекая одного за другим разных любовников, прошедших через ее жизнь, пока не вспомнила и не взвизгнула, как, бывало, взвизгивала на Пешков-стрит, когда ей навстречу шел знаменитый поэт. Бросилась на шею, расцеловала в щеки, в уши, но избегала губ. Целующаяся пара в Париже не диво, но на них оборачивался весь проходящий народ. Иные как-то то ли отклонялись, то ли шарахались.

Они подошли к столикам кафе «Фукьец» и там уселись. Официант, кажется Сергей-сельдерей, немедленно принес им переделкинского шампанского, ту самую бутылку «Нового света», которую он собирался распить с Яном. «Я страшен?» — спросил он ее. «Ничуть», — ответила она.

«Ты знаешь, что я могла от тебя родить?» — спросила она. Он улыбнулся. «Черт возьми, не могу пить: что-то булькает в пищеводе. Все уходит в бронхи, а они не пьют…»

К ним обернулась великолепная дама с соседнего столика: ё, не кто иная, как Ралисса Кочевая-Аксельбант!

«Помнишь меня, Роб?»

Сквозь бульканье он умудрился сказать: «Кого мне еще помнить, кроме тебя? Милка помнит меня, а я помню тебя, Ралик. Вот так возникает моя незабвенная любовь. Нужна еще третья персона, которая ни на минуту не забывала меня. Ё, да вот и она!»

Сквозь открытую террасу большой цыганкой продвигалась Анка. Простирала руки, касалась людей. С безнадежной тоской подвывала: «Где мой сын? Ме-дам-э-месье, не видал ли кто-нибудь потерявшегося мальчика?»

Бухнулась в ближайшее кресло, крупным планом вошла с остановившимися глазами в его бред.

«Эй, вы, девки-русачки, не вы ли угнали куда-то моего мальца? Эй, умирающий, не видал ли его?»

«Это я, Анка, что же ты меня, единственного своего, не признаешь, не узнаешь, что ли? — хрипел и булькал он. — Инфанта своего, принца не видишь, родная моя?»

И полетел во мрак.

Его уложили на первом этаже в гостиной, на твердой скамье. Бульканье вроде бы прекратилось, но он не приходил в себя. Вся вновь потрясенная семья двигалась вокруг, то ровно, то стаккато — Анка, старческая Ритка, младшая двадцатидвухлетняя дочка Марина-Былина и старшая красавица Полина, и примчавшийся из города Тимофей, а вместе с отцом три внука Роберта, Гор, Афоня и Емельян. Телефон на длиннющем проводе был вынесен на крыльцо. Он беспрерывно звонил: переполошились друзья. Ян, сидящий на крыльце, прерывал звонки и накручивал медицинские номера в Москве, особенно часто в Склиф. Он кричал: «С вами говорит поэт Ян Тушинский! Мой друг поэт Роберт Эр — без сознания! Высылайте „скорую“! В Переделкино — срочно!»

Узнав про Переделкино, московские телефоны отсылали его в Одинцово, а там телефоны «скорой» категорически не отвечали. Полина взяла у него аппарат и отошла с ним к дубу, под которым еще недавно сидел Роберт. У нее были какие-то особые номера, по которым надо звонить, когда ваш отец теряет сознание. Увы, и по этим телефонам трудно было чего-то добиться: шел уже третий час, а «скорая» не появлялась.

Калитку дачного участка, равно как и ворота, держали настежь. То и дело появлялись люди, пытающиеся помочь. Среди них случались и врачи, но что они могли поделать без капельницы и респиратора? Вообще, что можно было сделать с этой полуразвалившейся советской медициной? Все, однако, надеялись, что в конце концов что-нибудь получится. Роберт далеко не первый раз собирался отдавать концы, но всякий раз его как-то вытаскивали.

Первые признаки болезни у него появились пять лет назад. Вернее будет сказать, что пять лет назад он впервые пожаловался на тошноту, головные боли и кратковременные затемнения сознания. В поликлинике Литфонда ему тут же записали в карточке классический писательский диагноз: «игра сосудов». Роберт все чаще падал в обмороки то на заседании, то в ресторане, на улице, в такси, в самых неожиданных местах. Невропатологи говорили, что нужна томография, но надежного аппарата тогда в России не было. Различные другие исследования давали врачам возможность предположить, что в лобной части головы нарастает доброкачественная опухоль; в настоящий момент она достигает размеров куриного яйца. Именно она давит ему на мозг и пережимает сосуды. В один из светлых периодов он написал о ней стихи «Неотправленное письмо хирургу».