Читать книгу - "Любовь и сон - Джон Краули"

Магия — это Любовь: одна лишь любовь, поселившаяся в сердце адепта, может влиять на другие души; одна лишь любовь может повелевать воздушными созданиями. Магия и Любовь проведут охотника на истину сквозь переполненные пещеры и ущелья Памяти к чистым вершинам,[491]позволят увидеть нагую Красоту Разума. Ее поцелуй изгонит из путника чахлую душу, дав взамен образ самой Красоты, материальное отражение единственно подлинной реальности; отныне он не человек, а Бог.

Без любви бессильно и простейшее Искусство Памяти; если нет ни притяжения, ни отторжения — что же соединит душу с образами?

Бедняга Диксон; его скромный труд о памяти, как он и опасался, подвергся нападкам педантов-докторов — i Purilani, как их называл Ноланец; один из них напечатал памфлет в доказательство того, что искусство памяти Диксона не только тщетно, но и нечестиво.[492]Точно как предсказывал Диксон: дворец памяти, де, загроможден ложными богами, Статуями, Образами. Этот человек (состоявший не в том колледже, из которого изгнали Бруно) отстаивал мнемонику Петра Рамуса, французского архипеданта,[493]который использовал школярскую систему Частного и Общего, изложенную на бумаге, с пунктами и подпунктами.

Мало того, этот кембриджский осел подловил Диксона:[494]коль скоро образы, сберегающиеся в памяти, должны возбуждать чувства, то весьма действенным окажется облик прекрасной женщины, ежели он утвердится в доме памяти. Засим — негодование и священный ужас: вот он, грех, который для этих полумужей страшнее идолопоклонства.

Диксон — их соотечественник, уроженец Шотландии, — был поражен и оскорблен обвинением в безнравственности, похоти и несдержанности. Но, разумеется, педант был прав. Бруно как-то спросил Диксона: Заставляют ли образы вашей памяти быстрее биться сердце? быстрее ли бежит кровь по жилам? вздымается ли мужской орган? Конечно же, иначе и быть не должно. Если мы не смеем использовать Любовь, она воспользуется нами, от нее спасенья нет; ненависть, отвращение, чувство омерзения — другая сторона той же монеты, а значит, и они нам на пользу: пленяйте и не давайтесь в плен.

Английские джентльмены, с которыми знался Бруно — Сидни, Дайер, Фулк Гревилл, — смеялись над кембриджским dominie[495]и его нападками на искусство памяти, вдоволь потешаясь над людьми, подобными ему, Бруно же знал их лучше; однако они с полной серьезностью, даже нахмурив брови, говорили о Рамусе и его банальностях; восторгались тем, что именовали реформированной религией, и новым простым стилем. Бруно запечатлел в сознании эмблему: кормилица Темза, защита для сирот, по неведению вскармливает грудью волка.

Бруно сказал им, что спор о памяти легко разрешить. Пусть благородные джентльмены окажут покровительство Турниру Памяти, или Состязанию Воспоминаний: защитник Великого Искусства, перешедшего из Эгипта в Грецию, затем к Альберту, Аквинату и наконец нашедшего пристанище в новейших временах, — выступит против сторонника нового безобразного метода этого француза. Лучшему достанется пальма первенства. Бруно очень живо обрисовал свою идею: амфитеатр, убранный миртом и розмарином (в честь Аполлона и Венеры), тканью солярианских цветов, голубого и золотого; на возвышении — места для знати, и высочайшее — для самой Госпожи, Правосудия, Астреи.[496]В центре установлены два аналоя, подле них вода и вино; для рамиста — стопа писчей бумаги, заостренные гусиные перья и кувшин чернил, буде он пожелает. Брунисту же не понадобится ничего, кроме сердца и разума.

Задача первая: имена создателей всех человеческих искусств и полезных вещей. Рамист медленно вращает колеса своей повозки, начав с Общего: Сельское Хозяйство. Затем Частное: Зерно; еще более частное Частное: Посев такового Зерна; и наконец имя изобретателя хлебопашества: Триптолем.[497]Тем временем брунист[498]проливает свет внутреннего солнца сквозь планетные сферы на элементы, которые те одушевляют, на земную жизнь человека, на созидателей, которые ряд за рядом выстроились по местам, окрашенные в цвета планет, и у каждого в руках — знак его Искусства: в кольцах Сатурна — Хирон,[499]создатель хирургии, Зороастр[500]— магии, Фарфакон[501]— некромантии, Цирцея[502]— чародейства: под Аполлоновым солнцем оказались Мирхан, впервые сделавший восковые фигуры. Гиг,[503]открывший искусство живописи, Амфион[504]— создатель нотной записи; на Меркурии пребывал Тот, изобретший письменность, покровитель писцов — наподобие того, что стоит за соседним аналоем; Прометей, Гиппарх,[505]Атлант,[506]десятки других имен — леди и джентльмены замирают в благоговейном созерцании, слышен лишь легкий шепот; и тут брунист позволяет себе широкий жест: называет имя того, кто создал Искусство Запоминания с помощью Печатей и Теней — Джордано.