Читать книгу - "Мои печальные победы - Станислав Куняев"

На дорогах дежурят посты,

на дорогах стоят карантины,

вылезаем на снег из машины,

отряхаем от снега стопы.

Во Владимире нет молока —

во Владимирской области ящур.

Погруженный в сухие снега,

белый Суздаль в тумане маячил.

Тишина. Воспаленный простор.

Здесь на съемках «Андрея Рублева»

этим летом решил режиссер,

чтобы в кадре сгорела корова,

чтобы зритель смотрел трепеща…

И животное взглядом безвинным

Вопрошало, тоскливо мыча, —

для чего обливают бензином.

Хоть бы ящур, а то фестиваль,

безымянная жертва искусства,

первый приз. Золотая медаль…

Воронье, налетевшее густо,

облепило кирпичный карниз

и орет над потемками улиц.

В монастырь заточали цариц,

а потом заточали преступниц,

не достигших шестнадцати лет…

Но пора, чтобы мне возразили

и сказали: послушай, поэт,

так легко о тревогах России!

Слишком много в России чудес —

иней на куполах позлащенных,

почерневший от времени лес,

воплощенье идей отвлеченных,

белокаменный храм на Нерли,

желтый холод ноябрьского неба,

и дорога в морозной пыли,

и деревни – то справа, то слева.

Снова ящур (вещает плакат).

Карантин (тоже странное слово).

…И вполнеба громадный закат

и снега, как при жизни Рублева.

Стихи 1965 года. А еще через двадцать два года, когда Тарковский уже умер во Франции, либеральная общественность вдруг взяла у меня реванш за мысли и чувства, выраженные в этом стихотворении.

В номере от 4 ноября 1987 года «Литературная газета» разразилась статьей некой Т. Алексеевой о сборнике «Россияне», в котором было опубликовано «Владимирское шоссе».

«Довольно сомнительной представляется необходимость публикации стихотворения С. Куняева, где есть такие строки:

Тишина. Воспаленный простор.

Здесь на съемках «Андрея Рублева»

этим летом решил режиссер,

чтобы в кадре сгорела корова…

Хоть бы ящур – а то фестиваль,

Безымянная жертва искусства.

Первый приз. Золотая медаль.

Завершивший свой земной путь художник, о котором речь, ни оправдаться, ни объясниться уже не может. Уместно ли повторное предъявление в 1987 году давнего «обвинительного акта» человеку, перед памятью которого и непричастные к горестному финалу его судьбы ощущают безотчетную вину и непоправимость утраты?».

Я, никогда не смирявшийся с ролью «мальчика для битья», а особенно в то время, когда в меня уже со всех сторон летели стрелы за статьи о Высоцком, о массовой культуре, о поэтах-ифлийцах написал гневное письмо главному редактору «Литературки» Александру Чаковскому:

«Любому непредубежденному читателю ясно, что это стихи не о режиссере, а о России, о ее великой и горестной истории, о разоренных деревнях, о разрушенных прекрасных памятниках зодчества и духа, о ящуре, о карантине, о том, что «во Владимире нет молока», словом, обо всем «воспаленном просторе», обо всей русской разрухе, на фоне которой история с несчастным животным выглядит лишь маленьким следствием истребления жизни… Подумаешь – корова! Снявши голову, по волосам не плачут! Эпизод со съемкой – всего лишь деталь громадной трагической картины разорения мира, в котором корова еще недавно, еще во времена моего детства была не просто сельскохозяйственным животным, и Машкой или Зорькой, чуть ли не членом семьи каждого русского крестьянина. Мое стихотворение – обвинительный акт не модному режиссеру, а всем нам за все, что произошло с нами. Оно, кстати, и самоупрек: «послушай, поэт, так легко о тревогах России!» Хотя вижу, что нелегко мне это было сказать. И только иезуитская логика литературно-групповой борьбы может толковать эти стихи, как «причастные к горестному финалу». Напомню, что опубликованы они впервые в 1966 году. И вздохи автора о том, что режиссер уже не может «ни оправдаться, ни объясниться», поскольку умер недавно, звучат иезуитски фальшиво. Хотел бы объясниться – объяснился, время для этого было. Так же как и демагогический намек на то, что автор стихотворения чуть ли не причастен «к горестному финалу». Каждый из нас выбирает свою судьбу сам, и сам платит за свой выбор. А борьба идей в искусстве была, есть и будет всегда. Люди уходят, а их идеи и взгляды живут, действуют, борются и потому подвластны хуле и хвале потомков. Я же лично считаю «Владимирское шоссе» одним из лучших своих стихотворений и всегда буду переиздавать его в своих книгах».