Читать книгу - "Белладонна - Карен Молинэ"

— Знаю, — самодовольно отвечает Брайони. — Мы с дядей Гаем будем хорошо о тебе заботиться. Может быть, привести сестру Сэм?

Белладонна качает головой.

— Не надо, милая. Зачем мне сестра Сэм, если у меня есть ты?

— И дядя Гай, — подсказывает Брайони.

— И дядя Гай, — эхом откликается Белладонна, только чтобы порадовать дочку. Она до сих пор боится встретиться с ним взглядом, хотя он не сводит с нее глаз.

Брайони склоняется над кроватью и целует маму в щеку.

— Вот, — говорит она. — Это поможет тебе поправиться.

— Спасибо, ангел мой, — со слабой улыбкой говорит Белладонна. Она изо всех сил старается держать себя в руках. Больше всего на свете ей хочется, чтобы ее оставили в покое, но она не может сказать этого дочери в лицо. Она и так слишком много лжет.

— Теперь очередь дяди Гая. Поцелуй маму, и ей станет лучше, — певучим голосом велит Брайони. — Поцелуй, поцелуй, поцелуй. Ей станет лучше, лучше, лучше.

Белладонна встречается глазами с Гаем, они смотрят друг на друга, не зная, что сказать. Прошу тебя, хочется воскликнуть Гаю, пожалуйста, не прогоняй меня больше. Умоляю, мне этого не вынести. Я знаю, кто он, знаю, что он с тобой сделал. Пожалуйста, впусти меня к себе в сердце. Я ненавижу его не меньше, чем ты, и он мой…

Он склоняется над ней, его губы на краткий миг касаются ее лба. Этот жест полон невыразимой нежности.

— Прошу тебя, — шепчет он. — Прошу…

— Гай. — Вот все, что она может сказать. Произносит это слово одними губами.

Он приподнимает ее руку, целует ладонь, потом улыбается, взглянув на Брайони, и Белладонна не отдергивает руку.

— Пойдем, поиграем с собачками, — говорит он, призвав все силы, чтобы голос звучал легко и весело. — Талли-хо, талли-хо, буфф, квак-квак!

— Рыбы, цыплята и старый флаг! — подхватывает Брайони, выбегая из комнаты.

— Сказку расскажешь, — говорит он, многозначительно глядя на Белладонну, — вернусь просто так.

* * *

Мы привыкаем к нашему странному распорядку дня, как привыкали раньше ко многим другим. Гай, обосновавшийся в желтой спальне, по утрам неизменно отвозит Брайони в школу, а Белладонна встает и идет в темницу. Там она садится на табурет перед решеткой и ставит тусклый фонарь у ног.

— Где мое дитя? — снова и снова спрашивает она у Его Светлости унылым монотонным голосом. Вот и все, что она говорит. Не задает вопросов, не расспрашивает о том, почему он держал ее в плену, не заговаривает о других членах Клуба. День за днем она спускается в подвал и долгими часами сидит на табуретке напротив его темницы, спрашивая о ребенке.

Гай знает, что она там, и в порыве раздражения нередко садится на Гермеса и скачет галопом по окрестным полям, но, когда школьный автобус высаживает Брайони у ворот, неизменно выходит ее встречать. Тибо впускает девочку и угощает ее пралине — привет из Нового Орлеана, говорит он. Брайони и Гай идут проведать Белладонну — та опять лежит в постели, слушает радио и почти ничего не говорит. Если день прошел неплохо, Брайони разрешают делать уроки в маминой спальне. Потом она идет поиграть к Сюзанне или еще к кому-нибудь из подруг, или отправляется с Гаем «в экспедицию». Белладонна остается у себя в комнате, где компанию ей составляют только голоса по радио, а мы, если позволяет погода, ужинаем на веранде, болтаем о том о сем, будто бы внизу, под винным погребом, глубоко во тьме, и не заперт прикованный к стене человек.

Мы пытаемся делать вид, будто жизнь идет как обычно. Иногда Белладонна, набравшись сил, дозволяет Брайони и Гаю почитать ей сказку на ночь, потому что девочке это доставляет столько радости. Или же смотрит, как они играют в карты. Гай обучает Брайони играть в кункен и покер, и девочка выказывает изрядный талант блефовать — может с честью выпутаться даже при самой пустой сдаче.

А иногда, когда Брайони уже легла спать, Белладонна встает и опять спускается в подвал.

Где мое дитя?

Так звучат в ее устах те вопросы, которые он задавал ей.

Кто ты такая? Зачем ты здесь?

Гай отказывается спуститься к отцу. Я его не упрекаю. И он, и Белладонна заперты в собственных казематах — в темницах своих душ, сражаются с одним и тем же чудовищем.

* * *

Сегодня я осторожно, на цыпочках, прокрадываюсь вниз, стою за дверями в подземелье и прислушиваюсь.

— Твоему сыну скоро десять лет, — говорит Белладонне Его Светлость. Он скажет все, что угодно, лишь бы помучить ее. Ему хочется услышать звук ее голоса. — Он уже не дитя.

— Где он?

— Ты не задумывалась о наших милых беседах? — спрашивает он. Его голос звучит совершенно спокойно, будто бы он здесь хозяин, а она все еще его рабыня. — Тебе не кажется, что ты, наслаждаясь моим пленением, ничем не отличаешься от меня?

— Нет тут никакого наслаждения, — отвечает она.

— Неужели? — говорит он. — Никакого наслаждения в том, чтобы сразиться со зверем, победить врага? Никакого наслаждения посадить меня на цепь, лишить свободы, подчинить своим капризам?

— Нет, — отвечает она. — Можете молчать, можете говорить, но никакие ваши слова не заставят меня выпустить вас. Вы останетесь здесь столько же, сколько держали меня, или пока вас не сожрут крысы. Смотря что наступит быстрее.

— Неужели?

— Да, именно так, — говорит она. — Верните мое дитя.

— Я скажу, где твое дитя, — говорит он.

— Я вам не верю.

— Кто ты такая? — спрашивает он. — Кто ты такая?

Ее губы раскрываются. С них готов слететь ответ:

«Я ваша». Но она вовремя удерживается.

Он улыбается.

— Я скажу, где твое дитя, но только в том случае, если ты дозволишь мне сделать то, что я хочу. А чего я хочу, ты знаешь. Прекрасно знаешь!

Она встает так внезапно, что я вынужден метнуться в сторону и укрыться за одним из стеллажей с бутылками. На счастье, она не заперла дверь наверх, а иначе мне пришлось бы торчать в погребе, пока Маттео не принесет узнику еду на подносе.

Я рассказываю Маттео о том, что услышал. Правда о Тристане — единственная сила, которая осталась у Его Светлости. Да еще воспоминания о том, как она стала такой.

В тот же вечер, немного позже, я отношу Его Светлости вместе с ужином на подносе стопку книг. Я почему-то больше не могу называть его мистером Линкольном, или графом, или еще как-нибудь. Он сохраняет выражение неколебимого превосходства и выглядит на удивление хорошо для человека шестидесяти четырех лет, которого против воли держат в сырой темнице. Он, разумеется, понятия не имеет, в каких краях находится; знает лишь, что у него бескрайнее море времени, он может сколько угодно сидеть и вынашивать планы нечеловеческих пыток, которым он ее подвергнет.