Читать книгу - "Оборотень - Аксель Сандемусе"

По их лицам скользнула мимолетная грустная улыбка. Тур Андерссен был спасен. И Ян сказал наконец то, что все время порывался сказать:

— Как Юлия хочет, так и будет, и больше мы никогда не будем говорить об этом.

— Я только хочу сказать, — заговорила тетя Густава, — что теперь мне ясно, почему бедная Фелисия грешила на Юлию. Она не могла подумать, чтобы мужчина… но, как я всегда говорю…

Ян предостерегающе поднял руку, и они так и не узнали о всех безумствах, какие могут прийти в голову мужчине.

Новый садовник с облачками табачного дыма вокруг головы шел к своему дому. Когда он приехал в Венхауг, их поразила его внешность — он был как две капли воды похож на старого садовода в Слемдале, о котором рассказывала Фелисия. Сходилось все: и седые волосы, и добрая улыбка, и чувство доверия, которое он внушал к себе, и его возвышенное спокойствие. Он попросил разрешения оставить в теплице Фелисии ее птиц.

— Я как будто сразу узнала его, — сказала Юлия. — Но садоводу Фелисии было бы теперь уже больше ста лет. К сожалению, это не он.

Эрлинг вспомнил свой сон, который явно был отголоском того, что Фелисии хотелось бы увидеть его шестнадцатилетним. Ему приснилось, что он встретил ее во дворе, по крайней мере, он считал, что это она. Она была совсем юная. Сколько лет было ему самому, он не совсем понимал, в течение сна его возраст несколько раз менялся, но не в хронологическом порядке, он словно кружил по спирали разных возрастов. Фелисия спросила, почему он больше не пришел к ней, но он не понял, что она имела в виду, и не хотел, чтобы она заметила, что она вовсе не Фелисия. Это была Гюльнаре, которую он затащил на сено и взял силой. Она дралась, брыкалась, просила отпустить ее, плакала, но он не внял ей. Насколько он помнил, это был единственный раз, когда, как и в ранней юности, наяву или во сне, встреча с женщиной была для него заслуженным, жестоким, сладострастным и унизительным наказанием. Он проснулся в холодном поту вовремя, чтобы сдержать рвоту.

Оттуда, где он стоял, была видна крыша теплицы Фелисии. Когда-то она приходила туда и кормила птиц, однажды она сказала ему: Странно, но я уверена, что меня никогда не забудут. Я знаю, здесь, в Венхауге, будут говорить: это было во времена Фелисии.

Твое время, мое, наше, время наших предков. Эти слова произносят, не придавая им большого значения. Твои дни, мои дни, дни наших предков. Когда-то эти слова были исполнены смысла и грусти. Фелисия больше не делит со мной мое время. Она израсходовала уже все свои дни.

Она права. Ее будут помнить, но эта память ничто для мертвых, у которых больше нет дней и которые не знают, что существовали на свете, не знают, что когда-то их поднимало на гребень волны и их лица отражались в блестящем зеркале времен. Их больше нет в этой саге. Сага — это наше сознание, твое и мое. Человек расширяет свое сознание благодаря тем, кого любит, но умершего ребенка или умершего друга нет больше нигде, они стерты с картины. Царство Божье в тебе самом, и больше нигде.

Она была замужем за Яном Венхаугом, одним из моих предков, он взял жену со стороны после одной из больших войн, скажет кто-нибудь в будущем. Это было очень давно. Говорят, она завела в Венхауге много новых обычаев. Старики говорили, будто она ушла к нежити и не вернулась, а другие говорили, будто нежить затянула ее в Нумедалслоген.

Мы видели только конец, сказал Эрлинг самому себе. А я хочу узнать все, что произошло до этого. Я извлеку на свет Божий и то, что случилось весенней ночью 1934 года, когда мы с ней сплели свои судьбы так, что они во многом стали одной судьбой. Настанет день, когда я приду из Старого Венхауга в Новый к Яну и моей дочери Юлии. Смотрите, скажу я им, я просидел в Старом Венхауге много ночей, чтобы написать все, что случилось с Фелисией, написать о войне в Норвегии и о мире в Норвегии, как это видел и понимал Эрлинг из Рьюкана.

А когда это будет уже сделано, он перестанет рассказывать свои истории и переедет в другой Венхауг, который называется Эрлингвик и где его ждет Фелисия.