Читать книгу - "Нетландия. Куда уходит детство - Тимоте де Фомбель"

В противоположность ящику стола родителей, в 350 километрах в западном направлении находился верхний ящик комода дедушки и бабушки, в их спальне на втором этаже. Я не помню, чтобы этот ящик мне хоть однажды довелось открыть и выдвинуть самому. Он находился слишком высоко и охранялся слишком строго. Но в то время как магия южного ящика распространялась в равной мере на предметы старинные, отжившие свой век и потерявшие родную пару, этот верхний ящик – и размером побольше, и более хрупкий – был наполнен исключительно новыми предметами. Пара нераспечатанных носков в упаковке, шотландский чемоданчик в прозрачной пленке, новенькая механическая мышь в коробке. Поставка новых сокровищ производилась, очевидно, через особый люк в дне ящика, в который въезжали крошечные почтовые фургоны, запряженные парой жуков-хрущей.

Я никогда не думал, что ящик письменного стола, платяной шкаф или сундук могут служить для чего-то иного, кроме как для прохода в неведомые никому миры. Такими же порталами были в моем представлении кладовые, подвалы, погреба и чердаки. Когда люди возмущались, рассказывая, что в жизни их сортируют, навешивая ярлыки, как на содержимое ящиков комодов и шкафов, я и не думал их жалеть. Я слишком горячо любил шкафы, ниши, чемоданы, а с ними заодно – и прочие коробки без дна, как, например, чистые блокноты и тетради. Из них, с той стороны, должно быть, открывался прекрасный вид на нашу жизнь.

Я вспоминаю свою крестную, которая в 18 лет была достаточно миниатюрной для того, чтобы спать в ящике комода, когда в доме собиралось слишком много народу. Она сама была как из сказки, так почему бы ей и не спать в комоде? В тот день, когда я нес ее гроб, он так легко лежал на моем плече, что я был уверен: ее там уже нет. Она улетела вместе со всеми своими талантами и с рецептом, чье странное название в тот день внезапно стало мне понятно: pain perdu^[6], «потерянный хлеб».

Пока мы двигались к церкви, я потихоньку озирался по сторонам, и все искал в воздухе над нами чудесное, непредсказуемое существо, которое наверняка летало где-то рядом, и вспомнил, что говорил о феях Джеймс Барри^[7]: они так малы, что в них не помещается несколько чувств одновременно.

В моей коллекции есть, конечно, и другие ящики. Ящик стола на авеню Моцарта, который открывался прямиком в прошлый век; ящик моего дяди Пьера с его зажигалкой на солнечной энергии и магнитными мушками; ящик с мотками шерсти; ящик с резиновыми заплатками и дорожными картами; еще помню кухонные шкафчики, полные устричной пыли, большой металлический ящик, набитый калькой, а у одной из моих бабушек в тайном коридоре за ванной комнатой была сказочная коробка из-под печенья, до краев наполненная часовыми стрелками.

Лопатка для рисования, оберточная бумага, семя баобаба в бумажном конверте… Я обожал сокровища выдвижных ящиков, потому что все они были вспышками вполне реальной планеты, которая ждала меня впереди. Детские игрушки по сравнению со всеми этими настоящими предметами не представляли для меня никакого интереса и казались нелепым обманом.

Когда отец подарил нам электрическую железную дорогу, настоящую радость мы испытали от созерцания двух чемоданчиков, которые он сделал своими руками для ее хранения: с крошечными деревянными отсеками, изготовленными специально под размер локомотивов и рельс, и с логотипами – он от руки нарисовал их на коже чемоданов. Все это отец мастерил тайком, перед Рождеством, пользуясь тем, что ночи зимой длинные. Чемоданчики закрывались на замок с секретным кодом.

Железную дорогу мы почти не запускали. У нас было слишком много настоящих серьезных детских дел. Но подарка прекраснее я в своей жизни не припомню…

Мне было, наверное, лет двенадцать, когда однажды, во время недолгой болезни, я нашел во втором ящике гостиной, рядом с маминой кинокамерой, новенькую, нераспечатанную восьмимиллиметровую пленку. По счастью, в то утро я проснулся с температурой под сорок и меня объявили больным. Дверь несколько раз хлопнула, и квартира опустела. Меня оставили одного на целый день, и уже только от этой мысли я почувствовал себя гораздо лучше. Передо мной открывались безграничные возможности.

Часы в столовой пробили десять утра, и путешествие от ящика к ящику было в полном разгаре.

Я разорвал желтую упаковку, заправил пленку в камеру и установил ее на ножку от торшера в одной из спален. Я плохо помню события этого дня, в памяти осталась только горячечная сосредоточенность на деревянном персонаже с шарнирными руками и ногами, которого я усадил на ковер и заставил двигаться. Короткое нажатие на кнопку камеры, едва заметное изменение положения человечка – и так снова и снова до самого вечера. Именно так оживляются картинки в кино, кто-то мне об этом рассказывал. Не знаю, верил ли я в это на самом деле.

Вечером меня спросили:

– Ну как ты тут? Рассказывай.

– Все нормально. Мне уже лучше.

Должно быть, кто-то отправил пленку в лабораторию, не зная, что на ней. Я и сам не знал, что там, и никому о ней не рассказал.

Год спустя, осенью, мы смотрели пленки прошлого лета, которые проецировались на стену одной из комнат, и вдруг перед всей семьей возникло изображение деревянного болванчика. Я успел напрочь забыть про этот день, но пленку прислали по почте, вместе с остальными нашими фильмами.

Я выпрямился и вцепился пальцами в бархат дивана.

Человечек на стене обернулся, как будто что-то искал вокруг себя. Он был живой.

Он взглянул на меня.

Грациозно поднялся с пола. К нему присоединилась маленькая пластилиновая свинья. Вокруг меня раздавались удивленные возгласы. Я не мог поверить своим глазам. Я плакал перед этим невероятным открытием, в темноте вытирая руками мокрые щеки.

Под бормотание проектора, вдыхая его горячий запах и глядя на зависшую в воздухе пыль, я понял, что созданное нами не всегда бывает нам подвластно. Все дело лишь в уверенности и свободе. Нет никаких гарантий, что выйдет хорошо. Но в этом не будет твоей вины. Тебе ведь просто было скучно, к тому же подскочила температура и в ящике комода царил ужасный беспорядок…

Никогда не знаешь.

XV

В начале путешествия времена года и местности сменяли друг друга без всякого порядка. Это была плохо организованная коллекция дней, в которых высоченные сосны окрашивались летними вечерами в кровавые тона, и можно было бегать по песку в пижаме, и сразу же за этим наступала осень с криками ворон и шумом, который поднимают машины, расплескивая лужи на бульваре. А после, без всякой связи, вдруг возникал гул кукурузного поля, горячий камень перрона и ящерицы с дрожащим горлом.