Читать книгу - "Бальзамировщик. Жизнь одного маньяка - Доминик Ногез"

Было уже больше десяти утра, когда меня разбудил телефонный звонок. Я не смог сразу определить, чей это голос, но он явно принадлежал девочке-подростку, которая была обеспокоена, даже встревожена.

— Кристоф?

Едва я успел пробормотать «да», как связь прервалась.

Когда я стоял под душем, мне пришло в голову, что это могла быть Прюн. Она вернулась? Для очистки совести я позвонил ее родителям. Трубку взяла мадам Дюперрон, столь же безутешная, как и вчера: ничего нового. Единственной надеждой было объявление о розыске, появившееся в «Йоннском республиканце» на видном месте. В этом я смог самолично убедиться, купив газету по дороге в библиотеку: фотография Прюн занимала четверть последней полосы — явно благодаря стараниям Филибера. На этой фотографии, не из самых недавних, у Прюн был вид невинной очаровашки, застигнутой за долю секунды до того, как ее посетила первая греховная мысль: будущая Лолита, чьей убойной силы хватит на двух-трех Гумбертов Гумбертов (или Филиберов).

Жан Моравски ждал меня в зале периодики и справочных изданий. Чтобы наш разговор не помешал десятку читателей, которые уже погрузились в свои газеты («каждый из них — как водолаз в своем персональном море», по выражению Моравски), он открыл небольшую едва заметную дверцу и провел меня в свой кабинет. Все вокруг было завалено книгами — старинными, в коричневых кожаных переплетах с золотым тиснением, современными, а также альбомами и газетными подшивками в красных или синих кожаных папках. Он усадил меня, а сам остался стоять перед огромным столом со множеством папок, аккуратно надписанных и сложенных в стопки. Я протянул ему список вопросов, который он долго изучал, прежде чем заметил, слегка ухмыльнувшись:

— Весьма показательно!

Я вынырнул из своих размышлений.

— Вы ищете лишь забавные или радостные события, — продолжал он. — Первая незамужняя женщина-министр, первый стриптиз… Если вы позволите мне быть откровенным, я скажу, что у вас на удивление незамутненный взгляд — утренний, так сказать.

— А есть и другой?

— Конечно, сумеречный. Вот, взгляните, — сказал он, осторожно вынимая сложенный листок бумаги из внутреннего кармана пиджака, — я тоже позабавился, составляя вопросы на тему «Когда впервые?..».

Я развернул листок и прочитал:

«Когда впервые на дорогах Франции число жертв автокатастроф составило 100 человек в день?»

«Когда во Франции впервые была отменена доставка воскресных газет?»

«Когда во французских городах впервые упразднили трамвайное движение, которое сейчас снова пытаются вернуть из-за огромных транспортных пробок и загрязнения окружающей среды?»

«Когда впервые в XX веке число жертв геноцида превысило сто тысяч человек?»

«Когда впервые появились озоновые дыры в атмосфере Земли?»

«Когда от СПИДа впервые умер ребенок?»

— Очевидно, — пробормотал я, — это гораздо менее пикантно.

Мысль о том, что дела в нашем мире не идут grosso modo[28]все лучше и лучше, была мне неприятна. Гораздо охотнее я верил в красивые фразы о прогрессе.

Мы спорили об этом добрую четверть часа, особенно напирая на грядущий век.

— И кроме всего прочего, — заявил Моравски, — вы со своими «первыми разами» забываете о последних. А их все больше и больше, можете мне поверить!

— Такова жизнь!

— Вернее, таков определенный взгляд на жизнь!

— Равномерное чередование периодов развития и упадка — разве не таким представляли греческие мудрецы путь человечества?

— Это не довод. Нынешнее положение вещей не имеет ничего общего с «равномерным чередованием». Это разрушительный вихрь, сметающий все на своем пути, это хаос!

— Вы можете предложить другое решение?

— Да. Но люди сочтут его неприемлемым. Нужно четко взвешивать все «за» и «против» и заменять старое новым только в том случае, если есть стопроцентная уверенность, что новое будет лучше.

— Но разве так не делается?

— Вы хотите сказать, что дешевые «хрущевки», которые в обязательном порядке придется сносить через тридцать лет, лучше, чем строения периода Османа?[29]Что видеомагнитофоны лучше широких экранов немого кино? Что современная повальная одержимость педофилией лучше утонченных развлечений эпохи Регентства?

— Вы сравниваете несравнимые вещи!

— …и что наши современные загрязненные океаны лучше, чем «бессчетные улыбки моря» ваших любимых греков?

Он наконец остановился. Я счел нужным выразить сомнение (хороший вариант, когда нечего возразить по существу):

— Кто на данный момент может сказать, что одно лучше другого? Зачастую требуется очень долгое время, чтобы оценить преимущества нового изобретения.

— Об этом можете мне не говорить. Но большинство открытий, сделанных за последние пятьдесят лет, вошли в жизнь без того, чтобы кто-то удосужился спросить нашего мнения об этом, и даже без того, чтобы сами славные изобретатели взяли на себя труд просчитать все последствия внедрения своих гениальных идей!

— Но…

— Хотите примеров? Безудержный рост производства автомобилей, атомные электростанции, сооружение этих дурацких кроличьих клеток в предместьях, телевидение…

— Телевидение?

— Простите, я увлекся.

— Во всяком случае, — сказал я, поднимаясь и собираясь прощаться, — если перемены, на первый взгляд положительные, могут вызвать долгую череду катастрофических последствий, то кто знает — возможно, те перемены, которые на первый взгляд ничего хорошего в себе не несут, могут в конечном счете обернуться благом? И даже те, которые постфактум кажутся неудачными, — не могут ли они, постпостфактум, оказаться весьма успешными?

— Ну что ж, — ответил Моравски с кислой усмешкой, — тогда для того, чтобы судить объективно, придется ждать до конца времен. Но все равно мы с вами ничего об этом не узнаем — разве что свершится чудо.

Вернувшись в зал периодики, мы разошлись: он направился к своей конторке, я — к справочникам. Мне еще нужно было кое-что уточнить, особенно в вопросах про верхнюю прокладку цилиндра и нобелевского лауреата из Гватемалы.

Внезапно мое внимание привлек высокий бородатый старик, сидевший почти напротив меня, погрузившись в чтение тома in quarto,[30]который он держал обеими руками. Еще с полдюжины других томов стопкой лежали перед ним. Я удивился, заметив, как верхняя часть его тела содрогается, но, присмотревшись получше и различив его зубы, обнажившиеся в гуще бороды, я понял, что он смеется. Не тем мимолетным смехом, который мог быть вызван анекдотом или остроумным замечанием, но равномерным, негромким смехом, который длился минимум с полминуты и казался неудержимым. Это книга, которую он держал в руках, так развеселила его. Я напрасно пытался различить заголовок: буквы на темной обложке были слишком мелкими.