Читать книгу - "Медведь - Мария Ануфриева"

Ведь и машина может сбить по-разному: лишить рук, ног, оставить половину человеческого тела. А он был цел. Один удар головой.

Подключенный аппарат ИВЛ, качая воздух, высоко вздымал его грудь. Но иллюзии, что он дышит сам, не было: слишком уж неестественно и показушно она поднималась и опускалась, как на приеме у врача, который, слушая легкие через приложенную к спине трубочку, говорит:

– Дышите глубже: вдох-выдох.

Над кроватью по всей длине белой кафельной стены тянулась выемка. В ней стояла большая икона Серафима Вырицкого и маленькая Ксении Блаженной – такая же, как та, что вросла в мою ладонь.

На прикроватной тумбочке среди больших бутылок с лекарством для капельницы и еще чем-то ярко-желтым – семейная фотография.

После объяснений врача мне стало понятно, какой проводок за что отвечает. Это была самая странная экскурсия в моей жизни, ведь экспонатом в ней служило тело моего мужа.

Я опустилась на колени перед кроватью и поцеловала его руку – она была отекшая, прохладная и пухлая, как перчатка, и такая незнакомая, будто принадлежала не ему.

Поцеловала и вспомнила…

Я не говорила Медведю, не успела сказать: в тот день, когда он пошел с друзьями на хоккей, сама не зная почему, – будто привело что-то, – я зашла в ту самую церквушку на старом кладбище, возле которой стояли «чертовы ворота». Началась вечерняя служба. Я очень давно не была на церковной службе, а тут отстояла ее целиком, хотя не собиралась в этот день заходить в церковь, и ведь поехала-то по магазинам.

Меня тогда рассмешило то, что на протяжении всей службы в череде незнакомых слов то и дело мелькало «просим о трезвости». Я даже с пристрастием оглядела собравшихся бабушек: уж не общество ли анонимных алкоголиков тут собралось на тематическое богослужение?

Пока я стояла в церкви, выключив мобильный телефон и слушая проповеди о трезвости, друзья начали отмечать долгожданную встречу, еще до начала хоккея. Почему Бог не подсказал мне, что надо не стоять, теряя время, а включать телефон и звонить, звонить, звонить Медведю – ругаться, грозиться приехать следующим же утром? Пусть бы он проклял тот день, когда женился на мне, но только не оставался с ними и не лежал сейчас здесь. Почему? Почему Он так сурово наказал его и меня?

После службы выстроилась очередь целовать батюшке руку. Я тоже пристроилась в конец, ждала и смотрела, как люди прикладываются к его руке: кто-то целует, кто-то лишь делает вид и слегка прикасается губами. Батюшка стоял с недовольным лицом и свысока, делано недоуменно смотрел на собравшихся. Когда подошла моя очередь, он осенил меня широким крестом, а я поцеловала его пухлую прохладную руку.

Рука Медведя была точно такой же пухлой и прохладной, как его. Только на руке батюшки не было ссадин, а у Медведя были.

Уходя, я спросила дежурного врача, верна ли моя версия о том, что ночью люди умирают чаще, чем утром или днем. Эту максиму я вывела за время ожидания в белом коридоре у большого окна сама для себя, по аналогии со знанием, что ночью да под утро и рождаются люди чаще – наверное, тогда в организме вырабатывается больше окситоцина. Косвенно в пользу моей версии говорили и списки больных реанимации, вывешиваемые по утрам.

– Да, верно, – охотно подтвердил врач, весело встряхнул головой и на прощание сказал таким неуместно обыденным тоном: – Пока! Заходите еще.

Как будто это так легко, и меня тут очень ждут. Наверное, это и есть проявление своеобразного врачебного юмора. Должна признаться, мне было совсем не смешно.

Я унесла на губах тревожную прохладу его руки и кислый запах, которые словно впитались в меня, став со мной единым целым.

– Господи, верни мне его. Я верю, что он выживет. Ты же все можешь, верни мне его!

Иногда из больницы я уезжала на Смоленское кладбище, к часовне Ксении Блаженной.

Сразу после 12:00, чтобы успеть к 18:00. Мороз и время подгоняли, я почти бежала по хорошо очищенной от снега главной аллее кладбища. Мех воротника от дыхания индевел, на глазах покрываясь морозной сединой. За время больничной полужизни седина появилась и в моих волосах, но это не имело никакого значения.

Вокруг ни души, и я просила вслух у верхушек тонких берез и наколотого на них ясного голубого неба:

– Помоги мне, Ксенюшка. Я виновата, я все знаю, я понимаю, за что мне это. Ты дала мне самого лучшего мужа, а я так быстро забыла время, когда у меня не было никого. Я упивалась собой и не ценила твой дар. Ведь я ходила к тебе и просила о Медведе, даже не зная его. Господи, почему я только сейчас об этом вспомнила? Ведь я все получила, о чем просила. Ведь это ты, Господи, помог мне. И я же знаю об этом. Я не ценила его так, как должна была, и теперь теряю. Не наказывай меня, Господи, дай мне шанс все исправить. Ты же можешь, Господи. Ну почему ты не слышишь меня? Дай ему эту положительную динамику! Слышишь, прошу тебя, сжалься над нами!

Возле часовни в любой день людно. Стоят туристы с экскурсоводом и студенты с записочками для успешной сдачи сессии. Мы и сами перед поступлением, а потом уже и студентами, бывало, бегали сюда с записочками – полуверя, полушутя.

Но всегда, в любой день есть в толпе и другие люди. Их немного. Как правило, это женщины среднего или чаще пожилого возраста, иногда встречаются совсем молодые. У них бледные лица, большие глаза, тревожный остановившийся взгляд и искривленный, словно в немом крике, рот.

Увидев их, я деликатно отводила взгляд и порой не понимала, что они делают здесь, ведь если у кого-то все так плохо, как видно по их лицам, возможно, они сейчас нужнее в другом месте. А они стояли на коленях, не обращая внимания на туристов, или прижимались лбом к стене часовни и бессвязно что-то шептали.

Теперь я поняла, почему они приходят сюда. У них тоже нет положительной динамики, и больше им идти некуда.

Там они не могут помочь. А в этой часовне есть сила и благодать. Есть не для всех. Посылается по неведомому принципу.

Когда врачи бессильны и отводят глаза, остается уповать на эту силу. Больше просить некого.

– Он некрещеный? – сурово спросил батюшка в часовне. – Тогда я не могу молиться и просить за него перед Богом. Молитесь за него дома, а если выживет, тогда сразу, немедля, крестите!

Как-то раз на кладбище возле одной из старинных оград я увидела следы. Снег был изрядно примят, будто потоптался человек, но очень легкий, бесплотный, скользящий по снегу, потому что следы никуда не вели: словно ангел прикоснулся к снежному покрову и улетел.

Потом я заметила веероподобные отпечатки на сугробах рядом и поняла, что их оставили крылья больших птиц. Никогда не видела отпечатков крыльев на снегу, скорее всего, просто не обращала внимания.

Я стала по-другому видеть и по-другому чувствовать. Когда твой взгляд направлен внутрь, в глубь себя, а мысли устремлены к Богу, начинаешь замечать в привычных вещах то, что было невидимо, а значит, не существовало для тебя.