Читать книгу - "Модель - Николай Удальцов"

— Петька, ты никогда не задумывался о том, что эволюция сделала этот процесс, процесс размножения, таким приятным потому, что он нужен эволюции. — И мне удалось промолчать.

Не говорить же мне было очевидное; то, что, видимо, эволюция — христианства не предполагала…

…Понимая никчемность слов, я не стал испытывать девочку на здравомыслие и сразу перешел к кчемности — к праотцам и праматерям.

И я встал на защиту прародителей:

— Если бы Адам и Ева не согрешили, людей на земле не было бы.

А потом не дал девочке перехватить инициативу, начав проповедовать старое:

— Злата, Бог дает людям возможность выбирать между хорошим и плохим, — сказал я ерунду — такое впечатление, что, кроме Бога, некому предоставить нам такой выбор.

Моя соседка-барменша предоставляет мне этот выбор каждый раз, когда ей заняться нечем.

Впрочем, это уже выбор не между хорошим и плохим, а между хорошим и очень хорошим.

— Что? — переспросила Злата, видя, что я задумался.

— Бог предоставляет людям выбор между тем, что хорошо и плохо.

— А зачем Бог создал «плохо»? — ответила девочка, глядя мне в глаза.

И я, впервые в жизни, задумался над тем, что составляло смысл этого ее вопроса.

Когда мне говорят, что Библия — единственная книга, из которой люди могут узнать о том, что хорошо, а что плохо, я вспоминаю свой собственный опыт постижения этих понятий.

О том, что хорошо, а что плохо, я узнавал из книг о Буратино, Чи-поллино, Незнайке.

Потом из рассказов Гайдара.

Потом из рассказов Джека Лондона.

А потом пришло время книг Ремарка, Хемингуэя.

К своим мыслям я тихо прибавил:

— Человек должен быть во что-то верящим. — И Злата тихо прибавила тоже:

— Вера — довольно банальная вещь.

Человек должен быть не банальным…

…Я не знал, что ответить, но был уверен в том, что такая гипотеза вряд ли понравилась бы нашим попам; и, видя мое молчание, Злата спросила уже серьезно:

— Вы не верите православной церкви?

— Я не верю церкви, которая является не православной, а государственной.

— Ладно, контрольный вопрос! — девушка изображала серьезность, но по ее лицу было видно, что удается ей это с трудом.

Она не спорила со мной, а пыталась обойти с фланга:

— Вы верите в то, что в этом году наступит конец света?

И я не стал изображать серьезность в ответ:

— Я даже не верю в то, что начало света уже наступило.

— Ну, а вопрос еще контрольней.

Только имейте в виду — вопрос будет сложным, — девушка напряглась; и я сделал то же самое.

— Вот если бы вы встретились с Богом, о чем бы вы его попросили? — И только после того, как она произнесла слова, расслабился.

Девушка задала вопрос, к той или иной форме ответа на который должен быть готов каждый.

Готов был и я:

— Я бы попросил Его: Господи, дай мне мудрости отличать то, что есть, от того — как должно быть…

…За словами, очень быстро, мне стало неловко за то, что я так беззастенчиво эксплуатирую неокрепшие мозги девушки; и я замолчал, улыбнувшись своей затее на прощанье.

Видя мое улыбающееся молчание, Злата проговорила:

— Вы, наверное, не понимаете меня и осуждаете?

— Не понимаю, но не осуждаю, — ответил я, насколько это было возможно, серьезно:

— Дураки считают непонятное плохим.

Остальные считают непонятное — интересным.

«Человек проще знаний, но сложнее веры», — мог бы сказать я, но ничего не сказал, потому что пришла моя очередь задавать вопросы:

— А ты сама веришь в Бога? — И, услышав мой вопрос, она воспользовалась своей очередью улыбаться:

— В каком случае вы сочтете меня большей дурочкой — если я скажу: «Верю», или если я скажу: «Нет»?

— Знаете, Петр Александрович, правильно я говорю или не правильно — но это мое мнение. — После этих ее слов мне не оставалось ничего, кроме как дать поручение Всевышнему, рассчитанное на Его гуманизм:

— Суди тебя Бог.

И, пораздумывав о чем-то, Злата сказала:

— Ясно.

Люди делятся на тех, кто верит в Бога, и на тех, кто не верит.

— Да, — соврал я в ответ, потому что прекрасно знал, что люди делятся на тех, с кем ты хотел бы жить в одном подъезде, и на тех, с кем — нет…

…Девушка замолчала.

И это было нелицемерное молчание.

Эта девочка, даже ничего не говоря, умела говорить правду так, словно на свете ничего, кроме правды, не существовало.

Наше время разделило людей.

На тех, кто уверил себя в том, что на свете нет ничего, кроме лжи, и на тех, кто понял, что на свете ничего не может быть, кроме правды.

Их поколение могло сделать только одну ошибку — начать разговаривать со всеми людьми подряд как с умными.

Впрочем, это даже не ошибка.

Это просто отсутствие опыта…

…Потом, через много дней, когда картина была уже давно написана, я, не помню, по какому поводу, вспомнил наш разговор со Златой о Боге и рассказал об этом Грише Керчину; и он поиронизировал:

— Ты бы еще о смертных грехах с ней поговорил.

— Это было ни к чему, — ответил я.

— Почему?

— Потому что в ней не было главного смертного греха.

Смертного греха, не упомянутого в Писании.

— Какого?

— Равнодушия…

…Но наш разговор о неведомом завершился не просто.

Девочка приоткрыла губки и, проведя пальчиком по подбородку, высказала совсем не новую мысль:

— Н-да… В мире очень много непонятного для людей. — И мне пришлось превратить ее моноложное предположение в диалог:

— Да.

Только для разных людей мера непонятного разная.

— Это — для каких людей? — уточнила она; и я ответил на ее не новую мысль — не новым утверждением:

— Для тех, кто хорошо учился в школе, — непонятного меньше…

— …Такие вы молодцы, — Злата переходила от темы к теме так, как переходят реку вброд, не пользуясь мостами со светофорами и шлагбаумами.

Без малейшего перерыва; и это подтверждало то, что она была уверена в том, что говорит.