Читать книгу - "Путешествие на край комнаты - Тибор Фишер"

Меня не пугает такая жизнь. Меня пугает другое: конец маленьких радостей, Я по-прежнему нахожу удовольствие во вкусной еде и хорошей музыке, в новых туфлях и приятной беседе. Но я боюсь, что когда-нибудь у меня пропадет все желание вкусно есть и приятно общаться, как пропало желание выходить из дома. И тогда у меня не останется уже ничего, чем можно отгородиться от страха.

* * *

Вечернее небо за окнами – нелепая смесь пурпурного и коричневого. Облака какие-то квадратные. Смотришь на это и думаешь: нет, это все не настоящее. Настоящие облака не бывают квадратными. Если я сделаю такое небо в каком-нибудь из своих проектов, меня точно раскритикуют в пух и прах. Но природа все делает так, как ей хочется, и ей наплевать, что мы по этому поводу думаем.

* * *

Почему мне так важно, чтобы мои желания оставались при мне? Если обуздание своих порывов – всего, что составляет твое «я» – есть главный смысл существования этого «я», то какой вообще смысл иметь свое «я»? Это как если бы тебе вручили листовку, на которой написано: выбрось эту листовку на фиг.

* * *

В дверь стучат. В последнее время такое бывает нечасто, и хорошо, что нечасто, потому что это наверняка кто-нибудь из соседей. Больше вроде бы некому. Вообще-то я человек незлобивый и дружелюбный, но я ненавижу своих соседей. И больше всех я ненавижу Джеральда, потому что Джеральд больше здесь не живет. Он живет в другом месте, а квартиру сдает всяким дятлам типа этого Джека, который приехал из Новой Зеландии чуть ли не автостопом и который сейчас стоит у меня на пороге.

– Здрасте, я Джек, из квартиры внизу, – говорит он. Мы с ним виделись сотню раз, и он представляется заново вовсе не потому, что пытается быть вежливым, и даже не потому, что боится, что я его не узнаю. Нет, он представляется заново потому, что у него в мозгах явно недостает серого вещества, что отвечает за восприятие объективной реальности, и он меня просто не помнит.

– Простите, пожалуйста, вы не дадите мне штопор? Я его прямо сейчас и верну.

– А что случилось с тем штопором, который вы брали в последний раз и говорили, что прямо сейчас его и вернете?

Он крепко задумался. На лице отражается такое напряжение мысли, как будто я попросила его перечислить всех ацтекских царей поименно.

– Вы его не вернули, – подсказываю.

– Ой да. – Он ужасно доволен собой, что ему все-таки удалось вспомнить. Я не знаю, то ли в Новой Зеландии все такие, то ли мне просто не повезло, что у меня в подъезде поселились пятеро самых мутных новозеландцев за всю историю этой страны.

– Ну и?

– Нет проблем. Сейчас я его принесу.

* * *

На следующий день я спускаюсь на первый этаж, чтобы востребовать штопор. Не то чтобы я питаю какую-то особенную привязанность к своему штопору или это какой-нибудь ценный штопор. С ним не связаны никакие сентиментальные воспоминания, он мне не дорог как память, и его не передавали из поколения в поколение в нашей семье. Это самый обыкновенный штопор: дешевенький, непритязательный штопор из тех, что продаются в любом хозяйственном. И я не психую, если долго не вижу своих вещей, которые кому-то давала. Нет, я спускаюсь за штопором, потому что мне нужно открыть бутылку вина.

Запашок из Джековой квартиры чувствуется даже в коридоре. Квартирка-то крошечная, тесноватая даже для одного человека – я уж молчу про орду новозеландцев, которая там поселилась с приездом Джека. Я себя чувствую как-то неловко, даже когда прошу их не шуметь, но не могу же я их попросить приглушить запах, как бы мне этого ни хотелось.

Джек открывает дверь.

– Привет. – Он озадаченно смотрит и не понимает, кто я такая.

– Я говорю, что мне нужен штопор.

– Я бы вам с удовольствием дал, но у нас нет штопора, – говорит он убежденно. Нет, он не издевается. Он действительно хочет помочь. Я ненавязчиво напоминаю о нашем с ним разговоре, состоявшемся не далее как вчера. Кажется, он мне не верит, но идет искать штопор. В течение пяти минут вся эта новозеландская братия обстоятельно передвигает с места на место пустые бутылки и спальники, и в конце концов штопор находится. Кто одевает Джека по утрам? Грешно смеяться над убогими, и уж тем более – на них сердиться.

* * *

Спускаюсь на пляж. Сегодня как-то особенно много хлама. Разбираю невостребованную корреспонденцию: что выбросить сразу, а что приберечь на предмет развлечения за завтраком, – и тут замечаю, что за дверью маячит смутная фигура. В дальней квартире, которая с отдельным входом со двора, звонит домофон. Никто не отвечает. Я решаю, что надо открыть и помочь человеку.

Худощавый высокий мужчина. Большая, вытянутая «огурцом» голова; плечи отсутствуют напрочь. Он похож на эрегированную ватную палочку или на бодрый сперматозоид, вертикально стоящий на хвостике, но впечатление производит в целом приятное.

– Сильвия? – Он улыбается.

– Прошу прощения. Сильвия здесь не живет уже несколько лет.

– Да ладно, Сильвия, брось. Ты никого не обманешь.

Сперва я его не узнала: без кимоно и устрашающего оскала. Это тот самый взыскатель долгов с фотографии.

– Может быть, вы зайдете ко мне? Одли, если не ошибаюсь?

Одли заходит ко мне в квартиру и профессионально осматривается: ищет доказательств, что я все-таки Сильвия, и одновременно оценивает мою платежеспособность по моему имуществу. Он явно из тех, кто разбирается в дорогих шторах.

– Я бы хотела поговорить о долгах, – говорю я. – Насколько я понимаю, вы хороший специалист в своем деле?

Может быть, это скоропалительное суждение, но Одли – первый взыскатель долгов, который лично явился на дом к должнику за все десять лет напряженных попыток взыскать долги эпистолярно. В общих чертах объясняю ему, в чем проблема с «Хватай-беги». Может он мне помочь?

– Без проблем, – отвечает он. – Все, что угодно клиенту. Только платите денежки.

– А как это все происходит… вы применяете силу?

Идея, конечно, заманчивая. Всегда приятно представить себе, как твой обидчик получит по шее. Хотя я знаю, что, если что-то такое случится на самом деле, мне потом будет гадко и мерзко. Тем более что я даже не знаю, кто главный виновник. Те недоумки, с которыми я общалась по телефону, они, конечно, меня раздражали, но они все-таки не отвечают за тот бардак, что творится в компании. Налицо явный изъян в руководстве, а тут битьем морд ничего не решишь. Я ничего не имею против, если тех, кто обидел меня, любимую, немножко поунижают – но только без рукоприкладства.

– Вы никогда не сидели? – спрашивает Одли.

– Сидела?

– В тюрьме. Никому, знаете ли, не хочется в тюрьму, кроме совсем отмороженных психов. Ты избил человека – тебя сажают. Угроза избить человека иногда может возыметь воздействие, но, как говорится, овчинка выделки не стоит. И я не собираюсь садиться в тюрьму из-за какого-то дятла, который не хочет платить за десяток звонков в Австралию, когда он звонил своей девушке, которая там отдыхала.