Читать книгу - "Тайны Темплтона - Лорен Грофф"

Несколько часов после ужина я собиралась с духом, чтобы позвонить Клариссе. Разбудить ее я не боялась — у них там в Сан-Франциско даже еще не стемнело. И я не боялась, что она будет ругать меня за то, что я сама себе устроила. Боялась я другого — что пропала на целых два месяца, торчала на этой дурацкой Аляске, где в тундре ни одного телефона, и за все это время ни разу не поговорила с ней, хотя получила от нее два длиннющих душевных письма. Я боялась, потому что по ее голосу всегда мгновенно определяла, как у нее дела, — боялась, что расстроюсь, если окажется, что они идут плохо. Боялась понять по ее голосу, что состояние моей тридцатиоднолетней подруги далеко от поправки, боялась, что не перенесу этого в моем нынешнем состоянии. Вот и сидела я на постели с допотопным дисковым телефонным аппаратом на коленях и, застыв, тупо смотрела на него часами.

С Клариссой я познакомилась в нашем гуманитарном колледже в первый же день моего первого осеннего семестра, когда на двадцать минут раньше положенного пришла в старую обсерваторию со скрипучими полами на занятия французской группы, которые вознамерилась посещать. Открыв дверь, я прямо-таки испугалась, увидев преподавателя с какой-то девчушкой — я приняла ее за его дочку. Миниатюрная, с пружинистой белобрысой шевелюрой, одета она была во все цвета радуги. С порога мне показалось, что этой девочке лет десять, не больше. Они разговаривали, но обернулись, когда я вошла.

Девочка говорила на удивление глубоким грудным голосом:

— Вот напугала! Я чуть со страху не умерла! Да ладно, чего стоишь? Заходи!

Преподаватель блаженно улыбался, глядя на нее с обожанием.

Я подошла ближе. По смышленым озорным глазам и манере держаться я поняла, что она гораздо старше, чем мне показалось.

— Это профессор Серже, а я Кларисса Ивэнс. Мы беседуем о Жорж Санд. Второстепенная писательница, на мой взгляд, просто в этом семестре мы проходим «Индиану». По второму кругу. — Она подмигнула преподу, и тот хихикнул. Кларисса, добродушно мне улыбнувшись, добавила: — А ты, значит, новенькая. Садись рядом, будешь у меня списывать.

Но я, насупившись, села не рядом с ней, а напротив.

— Вилли Аптон, — представилась я как можно более холодно. — Вполне справлюсь сама.

Личико ее несказанно оживилось, и она, подмигнув мне, радостно крикнула:

— Ага! Храбрая, значит! Вот это мне нравится! — В этот момент дверь открылась — в аудиторию начали заходить студенты.

Суждения Кларисса высказывала блестящие, но ее французский оставлял желать лучшего, тут даже преподаватель был бессилен — все старался подавить улыбку, стоило ей лишь открыть рот. С занятий в тот день мы шли вместе и смотрелись, наверное, жутко смешно: я, тощая каланча, и маленькая Кларисса, — эдакие цапля и беспрестанно дымящий сигаретой попугайчик.

С тех пор мы везде были вместе — и на занятиях, и в столовой с ее друзьями, среди которых не было ни одного тупицы. Я даже переехала в соседнюю комнату в общежитии, когда девицу, жившую с ней в одном блоке, исключили из колледжа за приторговывание спиртным. Кларисса поражала меня — она сшибала ряды за рядами в кегельбане и непринужденно цитировала Ницше, могла таскаться пешком по восемь часов подряд и не ныть и делала маникюр лучше, чем в любом салоне красоты, оставляла на сигаретах красные кольца губной помады, роняя вокруг себя окурки как цветок лепестки. Она обходила стороной всякие дрязги и сплетни, но друзей своих, исключительно из любви, передразнивала постоянно. Никто не обижался, наоборот, всем было весело. Шутки у нее всегда были такие плоские, что я каждый раз и смеялась и морщилась одновременно. А когда она увела у меня парня, Салли Берда, то с милой улыбкой сказала мне: «Ну вот, одну птичку уже поймала» — и предоставила мне цеплять остальных. В мужской гребной команде она была рулевым, и по реке то и дело разносился ее голос: «Ну давайте же, вы, суки, поднажмите!» И они давили на весла что было сил, потому что это была Кларисса. И занимали первые места на соревнованиях.

Собравшись съездить домой в Темплтон на День благодарения, я, уже готовая, с дорожным рюкзачком, заглянула к ней в комнату. Она лежала на постели среди бедлама и читала, явно никуда не собираясь.

— Кларисса! — позвала я. — Ты когда уезжаешь?

Не отрываясь от книги, она ответила:

— А я не уезжаю, я здесь остаюсь.

— На День благодарения?! Ты что? Куда это годится?

— А что такого? Домашние разносолы меня не интересуют. Мне их там никто не приготовит.

— Бог ты мой, подружка! — воскликнула я. — Решено! Ты едешь со мной в Темплтон!

Пришлось ее, конечно, уламывать, но в итоге она поехала. По дороге я видела, как поражали Клариссу нищета и убогость северного Нью-Йорка — какие-то заброшенные сараи, торчащие из мерзлой земли словно китовьи ребра, трейлеры, запрудившие шоссе, и призрачные городишки, сплошь состоявшие из обшарпанных ветхих домов Викторианской эпохи. Мне показалось, она уже начала жалеть, что поехала в Темплтон, — наверное, уже представляла себе какой-нибудь уписанный кошками диван, на котором ее уложат, и жуткий сквозняк, от которого ей придется дрожать всю ночь. Вообще единственной вещью, раздражавшей меня в Клариссе, было ее непомерно расточительное отношение к деньгам, позволявшее ей тратить на прическу никак не меньше сотни баксов и питаться одним только бельгийским шоколадом. Вот я и решила еще побольше припугнуть ее, наплетя, что мой двоюродный братец Билли-Боб (на самом деле несуществующий) непременно захочет покатать нас на своем снегокате. А еще объяснила, за что мою бабушку (тоже несуществующую) прозвали Выпивохой — за то, что она якобы открыла свою первую пивную банку в девять лет. Открыла с утреца и продолжала в том же духе весь день, нимало не беспокоясь тем обстоятельством, что время от времени валялась на полу в полной отключке и только успевала повернуться на бок, чтобы поблевать. Весь север штата Нью-Йорк вымирает — так объяснила я Клариссе и рассказала, как мы с друзьями потешались над названиями окрестных городов: Сиракузы — Сирые Кузи, Олбани — Долбани, Онеонта — Ой-Не-Он-Ты.