Читать книгу - "Смерть и прочие хэппи-энды - Мелани Кантор"

– Нет, ты не ханжа.

– О да, – соглашаюсь я. – Ты не представляешь, как это смело. Я никогда не делала ничего подобного раньше. Не говоря уж об отсутствии предохранения.

Эта мысль только сейчас приходит мне в голову, но кому теперь нужно предохраняться?

– На самом деле это не в моих привычках, – заверяет он.

– Но ты не производишь впечатления обычного человека. В отличие от меня. Всю свою жизнь я придерживалась правил безопасности. Ты освободил меня от этого, и мне действительно нужно было это сделать. Чтобы узнать, каково это. – Я переворачиваюсь на живот, приподнимаюсь на локтях и пристально на него смотрю. – И ты заставил меня кое-что понять.

Он приподнимается рядом со мной, задев меня локтем.

– Я?

– Да… Когда я сказала тебе, что умираю, это освободило меня для жизни.

Он печально вздыхает и сминает окурок в траве.

– Обращайся.

Мы встаем на ноги, и он спрашивает мой номер, но я отвечаю, что ему нет нужды быть вежливым.

– Я не из вежливости спрашиваю, – возражает он. – Я на самом деле хочу снова с тобой встретиться! – Он пытается отряхнуть мокрую траву и грязь с мятых брюк.

– Какой в этом смысл?

– Да брось, – настаивает он. – Давай еще встретимся. Мы можем делать вместе и другие штуки. Ходить в музеи, кино, пабы. Ходить на свидания, как будто завтра никогда не наступит, извини за каламбур. Жить сегодняшним днем, насыщенно, втискивая в него все, что угодно! Или мы можем просто, ну, ты знаешь… – Он нахально усмехается, наклонив голову: – Трахаться!

Я смеюсь, слегка шокированная его откровенностью. Мне положительно нравится этот человек! Это сильное искушение.

– Соглашайся, – продолжает он. – А иначе чем ты будешь заниматься? Загибать пальцы, считая дни?

Да, я бы очень хотела, чтобы кто-то обнимал и успокаивал меня в темные одинокие часы, но наверняка это не то, что он ищет.

Кроме того, зачем ему связываться с женщиной, которой не дотянет даже до следующего сезона?

– Нет, – отвечаю я. – Давай оставим все как есть. Зачем портить момент?

– А я бы хотел улучшить его. Для начала отыскать матрас и чистые простыни. Звучит заманчиво, верно?

Я улыбаюсь. Это привлекательно, правда.

Но я решаю сделать ему любезность: избавить от того, в чем он на самом деле не захочет участвовать.

– Да. Но это было нечто особенное… Я бы предпочла запомнить все именно так.

Он пожимает плечами:

– Твой выбор. – Он смотрит на меня так, будто ясно видит мои сомнения. – Ты уверена, что я не смогу переубедить тебя?

Я киваю:

– Конечно. – Хотя на самом деле я никогда не чувствовала большей неуверенности.

Мы обнимаемся, как друзья, которыми могли бы стать.

– Не старайся быть слишком хорошей, – произносит он. – Знаешь, иногда ты можешь позволить себе слететь с катушек.

– Я буду стараться изо всех сил.

Боже, какой он проницательный! Черт бы его побрал…

Я беру свой берет и иду прочь, прижимая его к груди, словно отпечаток руки незнакомца на нем может таким образом остаться со мной навсегда.

Чем дальше я ухожу, тем бо́льшую чувствую опустошенность. Разве это не безумие – ведь я знаю его меньше часа? Это то, на что теперь будет похожа моя жизнь?

Полная потерь и прощаний?

Наверно, он смотрит мне вслед – я буквально спиной ощущаю это, но не поддаюсь желанию обернуться. Вдруг я ошибаюсь?

Мне нравится думать, что он держится взглядом за мой удаляющийся силуэт так же, как я держусь за отпечатки его рук на берете. Больше всего мне хочется верить, что я оставила у него неизгладимое впечатление, потому что это все, что я могу ему дать.

Я смотрю на себя в зеркало лифта по пути в офис, приняв душ, переодевшись и убедившись, что вся трава и песок исчезли из моих волос.

Это сильно заметно? Может, коллеги посмотрят на меня и поймут, что я выгляжу как-то по-другому? Или мои волнения просто смешны? В конце концов, если они не могут разглядеть мою болезнь, едва ли заметят, что я совершила нечто необычное.

Может, меня выдаст улыбка? Глупость. «Забудь это». И все же я чувствую, что что-то во мне изменилось – в глазах появился какой-то проблеск вызова, что ли. Да, я умираю. Да, это ужасно. Но я не собираюсь поддаваться этому ужасу. Мне понравилось писать эти письма. Я собираюсь и дальше «слетать с катушек». Я прокручиваю события этого утра в голове. У меня случился секс с незнакомцем в общественном месте! Я сделала это! Я! Самый что ни на есть законопослушный гражданин! Ради всего святого, нас же могли арестовать. Но обошлось – нам повезло. И я чувствую себя иначе. Больше нет отрицания, злости и страха. Принято.

Подождите минутку! О чем я думаю? Не могу же я, право, заниматься сексом с незнакомцами только на том основании, что у меня неизлечимая болезнь. Но, знаете… это стало чем-то вроде освобождения. И я рада, что действовала импульсивно, потому что в тот момент это показалось верным. Однако я никому не могу рассказать об этом случае – ни Пэтти, ни даже Оливии. Если расскажу, это может утратить свою чарующую магию. Нет, лучше оставить все при себе, как часть найденного сокровища. Я доказала, что способна быть дикой и бесстрашной, – но пусть знать об этом буду только я.

Я убираю пальто на вешалку, сажусь за стол, достаю из сумки телефон и смотрю на экран. Ничего. Ни пропущенного звонка, ни сообщения от кого-то из моих адресатов. Даже от сестры ничего нет. Интересно, что бы Изабель сказала о моем утреннем приключении? Она всегда считала меня конформисткой. Расскажу ли я ей когда-нибудь? Скорее всего, нет. Но мне бы хотелось – пусть даже лишь для того, чтобы поколебать ее точку зрения. Говорят, младший ребенок бывает обычно энергичнее и увереннее, но я утверждаю другое: младший просто занимает место, оставленное старшим, а Изабель заняла лучшие места.

Необычайно хорошенькая, она могла только улыбнуться – и получала все, что хотела. На четыре года старше меня, она казалась очень развитой и ответственной.

В нашем доме Изабель пользовалась особыми привилегиями, ну а ее проступки попросту не замечались.

Если Изабель получала плохую оценку в школе (что происходило нередко), это, казалось, не имело значения. Но если я осмеливалась принести домой не высшую отметку, мне всегда за это попадало.

«У Изабель есть внешность, а у Дженнифер есть мозги», – говорилось так регулярно, что стало уже привычным.

И, конечно, моей сестре это утверждение льстило – она не была слишком скромной, – в то время как мне приходилось глотать его как горькую, но якобы необходимую пилюлю.

Не поймите неправильно – мои родители вовсе не были какими-то пытавшимися разделить нас тиранами. Уверена, они видели в этом похвалу наших сильных сторон, стремясь ободрить нас, подобно всем прочим родителям. Однако они не были похожи на других родителей – во всяком случае, на либералов из Хэмпстеда.