Читать книгу - "Неон, она и не он - Александр Солин"

Между прочим, его реанимационные способности разбудили в ней давно уснувший интерес. Дело в том, что в свое время она всерьез пыталась понять, почему мужчины сходят с ума от женщин вообще и от ее лица, фигуры, капризов и глупостей в частности. Это было нужно, чтобы знать, где начинаются и кончаются женские чары, где расположена и насколько крепка та дверца в мужском сердце, за которой, однажды туда проникнув, следует укрыться. Может, это слезы, может, улыбки, может, жеманная уклончивость или же, наоборот, бунтарская прямота. Тело, говорите? Фу, какая пошлость!

Имея смутное и брезгливое представление о лесбийских играх, не страдая кокетством и признавая за собой всего лишь удачную складность, она, помнится, не могла взять в толк, почему Мишку возбуждают ее колени, которые всего лишь колени, ноги, которые не больше, чем ноги, грудь, бедра и то прочее, от чего сходил с ума он и никогда не возбуждалась она, ибо спирт не может себя опьянить, как и не может воспламениться от самой себя спичка. Возможно, в ее неразумении была виновата ее послушная, нетребовательная псевдолюбовь. Возможно, дал себя знать унылый плен совокуплений, чьи бесчувственные затяжные окончания облегчением своим напоминали условно-досрочное освобождение. Так или иначе, но свыкнувшись с прилагательной ролью в их сексуальных мистериях, она перестала интересоваться подноготной мужниной страсти и уж тем более ее подогревать. Чем это закончилось, хорошо известно, притом, что все, что его возбуждало, осталось при ней в том же безукоризненно рабочем состоянии.

Что нашел в ней Феноменко (а он, точно, нашел), ей было ровным счетом наплевать и тогда, и теперь. Гораздо интереснее знать, от чего сходит с ума ее нынешний мужчина. Она с улыбкой вспомнила, как почти с научной дотошностью пыталась оценить глубину его чувства и обнаружить на причале его сердца что-то вроде швартовой тумбы, на которую, изловчившись, следовало набросить канат привязанности.

Странно, но ее любовь к Володе нисколько не прояснила имя и должность управителя мужских предпочтений, также как не дала ответ, за что она сама любила его. Так, как любила она – жадно, до истерики и плохо при этом соображая, рассудочные изыскания были невозможны. Если бы ее тогда спросили, отчего она сходила по нему с ума, она ответила бы: от всего. От крепких розовых ногтей и одинокого прыщика на твердом подбородке, от запаха волос и сладкого пота подмышек, от озабоченного думами лба и добродушной рассудительности.

Так может, и с женихом происходит что-то похожее, и его помешательство подобно огню переплавляет ее отдельные черты в жаркий пылающий слиток, и она, теряя индивидуальность, растворяется во всеобщем сиянии? Если так, то до тех пор, пока она не воспылает сама, следует терпеливо сносить его восхищение и поддерживать термоядерную реакцию его страсти, следя за тем, чтобы солнце его иллюзий не провалилось в черную дыру разочарования.

– Скажи, за что ты меня любишь? – вдруг спросила она.

– За все! – не удивившись, повернулся он к ней вполоборота. – За все! За то, как ты на меня смотришь, за то, как сердишься и радуешься, за твой певучий голос, за слабость и за храбрость, за твою верность Владимиру, за каждую клеточку, за каждый твой вздох и улыбку, за…

– Хватит, хватит! – прервала она его, потянулась к нему через подлокотник кресла, неудобно обняла и уткнулась ему в плечо. Он почувствовал, как туманится старомодной нежностью его взор – совсем также, как туманились взоры влюбленных мужчин в серебряном, а до этого в бронзовом, и еще раньше – в каменном веке.

– Что ты думаешь о лесбиянках? – в тот же вечер спросила она его.

– Я думаю, что это гораздо симпатичнее, чем мужеложство, – улыбнулся он и пошутил: – Ты хочешь попробовать?

– Боже упаси! – воскликнула она.

И покраснев от того, что он может истолковать ее профилактический интерес, как намек на скрытое содомское желание, велела:

– Тогда уж признавайся, что ты думаешь о мужеложстве…

– То же самое, что и господь бог про Содом и Гоморру!

– Ну, и слава богу! – с выразительным облегчением воскликнула она, и он ободряюще улыбнулся.

Питаясь признательными взглядами, нежными объятиями, сладкими поцелуями, подкрепленными жареной курицей и тушеной форелью, орошаемыми красным сухим вином – ну, скажем, “Arome de Pavie” 2003 года, они провели на природе три дня и с неохотой вернулись в город. Она осталась довольна: даже при поглощении душещипательной видеопищи, к которой он, как всякий влюбленный мужчина был склонен, ей ни капли не было скучно рядом с ним.

На каникулах они побывали в гостях у Светки и Юрки. Вели себя там, как молодожены, которые уже успели узнать друг о друге много приятного, удивительного и нежного, отчего обращались теперь друг с другом, как с хрупким драгоценным сосудом. Она заботливо следила, чтобы его тарелка не пустовала, при всяком удобном случае хвалила его, публично шептала ему на ухо что-то тайное и стеснительное и, вообще, обходилась с ним мягко и горделиво – как молодая жена, которой одной только и ведомы те удовольствия и сладости, которыми потчует ее муж.

Он по привычке вступил с мужчинами в спор, и она, поглядывая на него, поймала себя на том, что невольно любуется его живой увлекательной мимикой и точными звонкими формулировками, пусть даже спорными. Возможно, в тот раз он никого ни в чем не убедил, но, сам того не зная, заставил ее испытать благостное удовлетворение: вот он, ее нынешний мужчина – надежный, крепкий, любящий и независимый!

Спор как всегда в его присутствии вышел из-за положения в стране, которое он упорно считал гиблым и безнадежным, и она в какой-то момент подумала, что при таком его настроении рано или поздно придется решаться на что-то кардинальное и хирургическое. Она не забыла его планы по поводу земноводной жизни и пару раз торопливо, на ходу примерила на себя возможный ее уклад.

«Почему бы и нет… – думала она, беря в расчет предстоящую беременность и декретный отпуск, – а дальше посмотрим…»