Читать книгу - "Попугаи с площади Ареццо - Эрик-Эмманюэль Шмитт"

— Доброе утро, милый, как ты?

Самым естественным образом она заговорила с ним, как мамочка.

— Прекрасно. Я просто счастлив.

«Бедняга! Даже не понимает, как смешон этот пафос».

Она погладила его по щеке:

— Ну да! И есть от чего…

Глаза Патрика Бретон-Молиньона сверкнули от гордости: эта реплика Фаустины означала, что он награждается медалью хорошего любовника.

— Правда? Тебе понравилось?

«Ну, не заходи слишком далеко, а то услышишь правду, голубчик».

— Я в восторге, Патрик! Это было так… «Бесцветно? Невыразительно?» —…необычно.

— Необычно?

«Еще переспрашивает, зазнайка этакий… Он что, правда думает, что заставил меня вопить от счастья?»

— Так необычно оказаться в постели с тобой, заниматься любовью…

«Ну что, хватит с него уже? Нет, еще не доволен».

— …и что это оказалось так хорошо.

Она поцеловала его в щеку. Он замурлыкал от удовольствия.

Она весело выставила на стол все, что приготовила, и они принялись беззаботно болтать о разных общих знакомых.

Фаустине редко случалось бывать в таком отличном настроении. Нисколько не чувствовать себя обязанной мужчине, с которым она провела ночь, внутренне презирать его — от этого она говорила и ощущала себя совсем по-новому. Жалость к этому безнадежному типу будила в ней сочувствие и мягкость, и почему-то она не просто изображала их, но и на самом деле испытывала.

Она чувствовала себя с ним свободной, как никогда: если он уйдет, она нисколько не пожалеет, а если останется, он ничем ей не помешает. В сущности, ей было на него абсолютно наплевать.

И когда в конце завтрака он предложил ей выйти за него замуж, она согласилась не раздумывая.

Новость распространилась очень быстро, тем более что Патрик Бретон-Молиньон, у которого была весьма внушительная записная книжка, без стеснения делился этой информацией со знакомыми, упиваясь мыслями о будущей женитьбе, словно своей победой над всеми предыдущими женщинами — хотя их, честно сказать, было немного, — которые его оттолкнули, и над всеми мужчинами, которые взирали на Фаустину с вожделением, — таких было уже намного больше.

Зато она не спешила всем об этом рассказывать — например, ничего не сообщила Натану, Тому и другим своим друзьям-геям, хорошо зная, что они немедленно поинтересуются достижениями Патрика в постели. Интересно, поймут они, что она согласилась отдать ему руку и сердце лишь потому, что в смысле секса он был абсолютно бездарен?

Вечером, когда она клевала носом над одним из романов, автора которого ей вскоре предстояло сопровождать в рекламной поездке, ее вдруг озарило:

— А ведь Патрисия права!

И она схватила мобильник:

— Патрик? Хочешь обставить всех журналистов, которые пишут о деле Бидермана? Повысить тираж газеты? Вообще взорвать мозг читателям? И чтобы тебя перепечатывали все издания мира?

— Я думаю, ты знаешь ответ. А что, у тебя какая-то потрясающая новость?

— Нет, просто совет. Это будет мой подарок к нашей свадьбе.

— Ну, говори скорей!

— Займись жертвой.

После этих слов повисла недолгая пауза. А за ней громогласный рев:

— Черт, это же гениально!

Когда Фаустина и Патрик Бретон-Молиньон увидели, как Петра фон Танненбаум величественно вплывает в кабинет главного редактора «Матен» — с орлиным взором и великолепно причесанными черными как смоль волосами, — оба почувствовали себя неловко. Эта жертва была не слишком-то похожа на жертву.

«Какой неудачный кастинг!» — подумала Фаустина.

Петра грациозно опустилась в кресло, которое ей предложили, и достала мундштук.

— Давно пора, — ледяным тоном объявила она.

— Давно пора что, уважаемая Петра?

— Заинтересоваться моей персоной.

Патрик кивнул и объявил, что газета собирается отвести для рассказа о ней целый разворот.

— Один разворот? — с отвращением процедила она.

— Как минимум один, — поправился он.

Она положила на стол папку, которую принесла с собой:

— Вот моя книга, в ней содержатся основные моменты моей жизни. А на обороте перечислены координаты информационных агентств, с которыми вы можете связаться, чтобы получить фотографии.

— Вы не могли бы рассказать нам о том, что случилось.

Петра принялась за свою историю. Ее рассуждения, выбор слов, вообще все, что она говорила, вызывало неприязнь у обоих, и у журналиста, и у пресс-атташе. И чем больше она рассказывала, тем большее чувство протеста у них возникало. Она еще не закончила, а у них уже пропало всякое желание ее слушать.

Фаустина и Патрик обменялись разочарованными взглядами. Они столкнулись с реальной профессиональной проблемой: жертва, которой публика должна была сочувствовать, вместо этого вызывала раздражение.

Патрик жестом показал Фаустине, что просит ее взять инициативу на себя. Она дала Петре договорить — та как раз не допускающим возражений тоном рассуждала о хамских манерах бельгийских полицейских, — а потом спросила:

— Я посмотрела ваш официальный сайт — он столь же великолепен, как и вы сами, — но на нем крайне мало биографической информации.

— Произведение искусства должно оставаться загадочным и непостижимым. А я и есть произведение искусства.

— Здесь, в этой печальной истории, вы скорее игрушка в руках отвратительного типа. Именно это, возможно, вызовет к вам симпатию у очень большого количества людей.

Петра не уловила ее мысли, но упоминание об «очень большом количестве людей» вызвало у нее интерес.

— Вас действительно зовут Петра фон Танненбаум или это ваше сценическое имя?

Петра напряглась:

— Это мое имя.

— Давно вы его носите?

— С тех пор, как вышла замуж за Густава фон Танненбаума. Он умер спустя год после нашей свадьбы.

— А ваша девичья фамилия?

— Я не даю вам права…

— Давайте больше доверять друг другу.

Петра фон Танненбаум пожала плечами и, глядя в сторону, произнесла:

— Смит. Николь Смит. Я американка.

— Откуда вы родом?

— Из Техаса.

— Это вы-то? И вы не принадлежите к германскому аристократическому роду?

— Принадлежу — я породнилась с ним, выйдя замуж.

— Знаете, это очень трогательная история… маленькая американка становится величественной представительницей немецкого дворянства, вдовой и знаменитой артисткой? Простите мою прямоту, но это прямо готовый роман, это должно привлечь публику.