Читать книгу - "Ангел Света - Джойс Кэрол Оутс"

Пора кончать с этой историей, и он кончает и, снова выключив свет, выходит из комнаты — и первая фаза его миссии завершена.

Легкий, словно бестелесный, взбегает он наверх по «черной» лестнице, жуя норвежский ржаной крекер с ливерным паштетом, — крекер лежал рядом с затушенной сигаретой на бумажной тарелке в кухне.

Когда он будет докладывать штабу, он им расскажет о примитивном и реакционном характере своей физиологии: ведь он же не голоден, а рот его полон слюны.

«Самый храбрый из нас», — прошептала одна из девчонок. Оуэн забыл ее имя. Горящие темные похотливые глаза, нервный некрасивый рот. Возможно, ему предлагалось задеть в темноте ее кровать и упасть к ней… но с некоторых пор он презирает подобные проявления физиологии.

В спальне Изабеллы горит одна-единственная лампа. Маленькая хрупкая лампа из подобранных мозаикой кусочков стекла, стоящая на зеркальном шкафчике. Оуэн тихо входит в комнату — ноги его утопают в толстом розовом ковре, — и его затопляет чувство облегчения: вот он у истока, у этой кровати, у этого кокона, гнезда, где закладываются личинки, у места его собственного зачатия.

— Есть кто тут? — храбро спрашивает он. — Никто не прячется?..

Он чувствует крепость в ногах, в своих сильных, мускулистых икрах, — крепость, проистекающую от сознания безопасности. Здесь, в этой комнате, где груды надушенной одежды, гора туфель в открытом стенном шкафу, чашечки из-под кофе, и стаканы, и смятые полотняные салфетки на ночном столике. Здесь, в спальне Изабеллы, которая все еще именуется «хозяйской спальней».

Чувство безопасности и облегчения: миссия подходит к завершению. Ибо что теперь может его остановить? Кто может его остановить?

Он снимает с плеча сумку, бережно извлекает из нее бомбу с часовым механизмом, видит, что еще очень рано, действительно очень рано. Нет и десяти. И впереди еще столько времени…

«Вот так, — говорит Бадди, потешаясь над его робостью, — эта штука никогда не взорвется, черт подери!.. Это же часы. Это машина, я ведь мастер-механик».

«Да, — говорит Оуэн, — я вижу, я не боюсь», — говорит он, краснея, так как руки у него слегка дрожат.

А потом, в другой раз, когда Оуэн эксперимента ради, а может быть, в шутку, берется за проволочку, Бадди хватает его за руку. «Осторожнее!» — говорит Бадди.

«Бомба — это часовой механизм, а часы — это машина. Твоим делом занимается мастер», — многообещающе сказал ему Ули.

Ты же знаешь, чего я хочу, поддразнивая, твердит ему голос, ты знаешь, что мы с тобой сделаем, и Оуэн, опускаясь на корточки, чтобы поставить механизм под кровать, шепчет, что знает.

Конечно. Да. Другого выбора нет.

Ты знаешь, дразнит его голос, да, ты знаешь, толстячок, дерьмо с претензиями, ты знаешь, не прикидывайся.

Он извлекает из сумки смертный приговор и смотрит на бумагу, не читая. (Он уже прочел его. И постарался не морщиться от выражений, в каких он составлен. «Месть за народ!» — да какое ему, Оуэну Хэллеку, дело до «народа»?) Он читает бумагу, он смотрит на нее сквозь полуопущенные веки; вполне подходит для данного случая, идеально.

Он кладет документ на кровать, на атласное покрывало, и прикрывает его чем-то из вещей Изабеллы — ночной сорочкой или халатиком.

Да. Отлично. Хорошо. И именно сейчас.

Он стоит несколько минут, созерцая кровать. Глаза защипало от необъяснимого волнения. Здесь, на этой кровати, с ее резной спинкой из красного дерева и забавными старинными колонками, здесь, в этом тайном укрытии, произошло нечто необыкновенное.

Оуэн — сын Мори. Оуэн — сын мертвого отца.

А может быть, в конце концов, это самая обычная штука?.. Супружеская кровать, как любая другая, предмет необходимости.

— Я — орудие необходимости, — произносит Оуэн. Медленно, торжественно он вынимает из кармана нож. Довольно красивый инструмент, произведение искусства, по утверждению Ули, и внушительно тяжелый. На сверкающем стальном клинке выгравированы магические слова: ЭЛ. ХЕРДЕР А/О ЗОЛИНГЕН ГЕРМАНИЯ НЕРЖАВЕЮЩИЙ СПЛАВ МОЛИБДЕНА С ВАНАДИЕМ.

— Да, — произносит Оуэн сухо, сдержанно, — я хочу сделать все как надо, я хочу, чтоб было стильно.

Однако по-настоящему заинтересовывает его ванна, роскошная, утопленная в полу ванна.

Как только он входит в ванную комнату… включает свет… проникается сверкающей красотой кафеля — белого с синим испанского кафеля, которым выложены пол, стены, глубокая, похожая на морскую раковину ванна, — он понимает, что это и есть то самое место, явно то место, какого требуют предстоящий обряд, а также соображения стиля, благоразумия и хороших манер. Прелестная утопленная ванна, которую потребовала сделать Изабелла, когда перестраивали ванную комнату с ее допотопным оборудованием…

Да, размышляет Оуэн, кивая головой. Прекрасно. Здесь. Он опускается на корточки у края ванны, разглядывает ее. Вполне чистая. Хотя, если вглядеться попристальнее, пожалуй, есть пятна, царапины. Медные краны слегка потемнели у основания. В стоке застрял светлый волос.

Сердце его бьется ровно, он полностью владеет собой — надо только выждать. Который же час?.. На его часах — 9.50, но, возможно, они слегка отстали.

Голоса внизу, голоса на террасе. Прощаются. На пробу он проводит большим пальцем по лезвию ножа и чуть надрезает кожу — не впервые, так что появляется тонюсенькая полоска крови.

Он открывает горячую воду. Смотрит, как она течет сначала струйкой, а потом низвергается водопадом. И уходит в сток. Возникает желание наполнить ванну водой… теплой водой с мыльной пеной… и выкупаться: ведь он действительно потный и грязный… когда же это он в последний раз купался?., или принимал душ?., боязнь тараканов в душе на Бидарт-стрит, 667… а кроме того, боязнь, что вода, ее грохот, заглушит все прочие звуки, однако сейчас у него, конечно, нет времени: Изабелла в любую минуту может подняться наверх, он едва успеет сбросить с себя одежду и залезть в ванну, как она распахнет дверь.

Но проходят мгновения. Проходят минуты. В рукопожатиях, в позевывании. Голоса на улице, хлопают дверцы машин, ревут моторы, а на часах у него по-прежнему без десяти десять, хотя он то и дело раздраженно трясет рукой.

— Мама, — шепчет он, и губы его кривятся в усмешке, — это ты мне нужна. Поспеши же.

Но она не спешит. Он опускает сиденье унитаза и садится — взгляд его бесцельно бродит по твердым сверкающим поверхностям, мозг отключен, приятная пустота, гладкая, как кафель. В таком помещении — достаточно просторном, как почти все ванные в доме, — мысль, тенью упавшая вон туда, попадает словно бы в надежный футляр, она ограничена. Все под контролем. Просторно, высокий потолок, и, однако же, интимно… Его вдруг охватывает поистине неудержимое желание сбросить одежду, опуститься в ванну и выкупаться в горячей мыльной воде. Давно-давно они здесь играли и резвились.