Читать книгу - "Комната с привидениями - Чарльз Диккенс"

как он знает, часто оказывается вреден для здоровья. Надо думать, прелестная леди скоро поправится. Он попросил разрешения удалиться, а нанести визит снова, когда будет иметь счастье услышать, что ей стало лучше. Господин этого не допустил, и они отобедали вдвоем.

Гость ушел рано, но на другой день верхом подъехал к воротам и справился, как здоровье госпожи. Так он наведывался в ту неделю раза два-три.

По собственным моим наблюдениям и по тому, что говорила la bella Carolina, я уразумел, что господин надумал теперь излечить госпожу от ее бредового страха. Он был с ней сама доброта, но держался твердо и разумно, убеждал ее, что если поддаваться таким причудам, то это приведет к меланхолии или даже к потере рассудка. Что от нее одной зависит, придет ли она в себя. Если она хоть раз, преодолев свое странное расстройство, заставит себя принять синьора Делломбру, как приняла бы английская леди всякого другого гостя, то оно будет навсегда побеждено. Словом, signore явился снова, и госпожа приняла его как будто без замешательства (хотя с заметным напряжением и опаской), и вечер прошел мирно. Господин так был рад этой перемене, и так ему хотелось ее закрепить, что синьор Делломбра стал в нашем доме частым гостем. Он в совершенстве разбирался в картинах, знал толк и в музыке, и в книгах; его охотно принимали бы в любом угрюмом палаццо.

Я примечал, и не раз, что госпожа не совсем поправилась: случалось, потупит глаза перед синьором Делломбру и опустит голову или смотрит на него испуганно и отрешенно, как будто гость имел над ней какую-то власть или от него исходило злое влияние. Бывало, погляжу я на нее, а потом на него, и мне казалось, что он в садовой тени или в полумраке большого зала и вправду пристально смотрит на нее из темноты. Но и то сказать, я ведь не забывал, какими словами la bella Carolina описала мне то привидевшееся во сне лицо. Когда он побывал у нас вторично, я слышал, как господин сказал:

— Ну вот, моя дорогая Клара, теперь все прошло! Делломбра пришел и ушел, и твои страхи разбились как стекло.

— А он… он придет еще раз? — спросила госпожа, вздрогнув.

— Еще раз? Ну конечно, и не раз! Тебе холодно?

— Нет, дорогой… но… я его боюсь: ты уверен, что так надо — чтоб он приходил еще?

— Уверен, и тем тверже, что ты об этом спрашиваешь! — бодро ответил господин.

Но теперь он надеялся на ее полное выздоровление, и с каждым днем его надежды крепли. Она была прелестна. Он был счастлив и без конца спрашивал:

— Все идет хорошо, Баттиста?

— Да, слава богу, signore, очень хорошо.

Мы все на время карнавала поехали в Рим, и хозяин на весь день отпустил меня погулять с приятелем-сицилийцем, который приехал проводником с какой-то английской семьей. Поздно вечером, возвращаясь в нашу гостиницу, я увидел маленькую Каролину, в панике бежавшую по Корсо (а ведь она никогда не выходила из дому одна!).

— Каролина! Что случилось?

— Ох, Баттиста! Ох ты боже мой! Госпожа пропала!

— Пропала?

— Да, исчезла с утра. — Сказала мне, когда господин ускакал на прогулку, чтобы я к ней не заходила: она-де устала, так как не спала всю ночь (мучилась болью), поэтому останется в постели. Встанет, когда почувствует себя лучше. И вот исчезла!.. Господин вернулся, взломали дверь, а ее нет! Моя красивая, добрая, самая лучшая на свете госпожа!

Милая девочка так плакала, и металась, и все на себе рвала, что я не мог бы с ней совладать, если бы она не упала в обморок мне на руки точно подстреленная. Господин вернулся, но совсем не тот, каким я знал его раньше: и лицом, и осанкой, и голосом он был так же мало похож на себя, как я на него. Он усадил меня в карету (маленькую Каролину я уложил в гостинице в постель и оставил на женскую прислугу), и мы помчались во мраке по унылой Кампанье. Когда рассвело и мы остановились у какого-то жалкого почтового двора, оказалось, что лошади все в разгоне — наняты еще за двенадцать часов до того и разосланы в разных направлениях. И заметьте — не кем-нибудь, а синьором Делломброй, который проезжал тут в карете с забившейся в угол перепуганной англичанкой.

Насколько я знаю (добавил проводник-генуэзец, глубоко переведя дыхание), так никогда и не удалось напасть на ее след дальше того места. Мне больше ничего не известно, кроме того, что она исчезла, ушла в бесславное забвение, бок о бок с человеком, чье лицо, явившееся ей во сне, так ее страшило.

— Ну и что вы об этом думаете? — спросил с торжеством проводник-немец. — Дух? Тут дух ни при чем! А вот послушайте, что сейчас расскажу вам я: вряд ли тогда скажете, что духи тут ни при чем.

Случилось так, что получил я место при одном английском джентльмене, старом холостяке, собравшемся в путешествие по моей родной стране, по моему дорогому отечеству. Это был купец и вел дела с Германией, немного знал немецкий язык, а в детстве даже жил там, но с тех пор не ездил туда, как я понял, этак лет шестьдесят.

Звали его Джеймс, и был у него брат-близнец Джон, тоже холостяк. Братья были очень друг к другу привязаны, дело вели сообща, имели контору на Гудменс-Филдс, но жили врозь: мистер Джеймс в Лондоне, на Поленд-стрит, как свернешь за угол с Оксфорд-стрит, а мистер Джон — за городом, в Эппинг-Форесте.

Мы с мистером Джеймсом должны были выехать в Германию примерно через неделю: точный день он собирался назначить по ходу дела. Мистер Джон приехал к нам на Поленд-стрит (там же поселили и меня), с намерением прожить эту последнюю неделю с мистером Джеймсом, но на второй день почувствовал недомогание и решил вернуться домой, под опеку экономки. Старуха знала, как за ним ухаживать. Он не думал, что это что-то серьезное, и надеялся увидеться с братом до его отъезда. Если же будет чувствовать себя не настолько хорошо, то брат сам приедет попрощаться: не так уж и далеко.

Мистер Джеймс, понятно, сказал, что приедет, они обменялись рукопожатиями — обеими руками, как всегда, — мистер Джон сел в свой старомодный экипаж и покатил домой.

И вот на другой день после его отъезда, то есть на четвертый день последней нашей недели, ночью, когда я крепко спал, меня разбудил мистер Джеймс — сам пришел ко мне в спальню