Читать книгу - "Высотка - Екатерина Завершнева"

* * *

Решила не поступать в аспирантуру — по крайней мере, в этом году. В. П. в ярости, но он, как и прежде, «все понимает». Папа хмыкнул — одобрительно? — и только. Мама довольна тем, что я дома и наконец-то получила диплом.

Пойду пока на кафедру лаборантом, у них освободилось полставки. А чтобы не терять форму и умаслить В. П., возьму в перевод книжку Янссена — на год мне этой забавы хватит. Ты будешь смеяться, но сейчас я уверена, что мое призвание — языки. Думаю освоить голландский, просто так, ради собственного удовольствия. Я становлюсь похожей на бабушку Гарика, сумасшедшую полиглотку, которой до всего есть дело. Записалась в «Иностранку», преодолеваю свою неприязнь к библиотекам. Купила аудиокурс. Ну и лингва, доложу я тебе, язык свернешь. Говорят, венгерский еще хуже, марсианское наречие, а уж восточные…

Когда мне будет семьдесят лет, Митя, я буду владеть семьюдесятью языками, человеческими и ангельскими, и пошлю семьдесят тысяч прошений о свидании, на всех языках, какое-нибудь да разжалобит или насмешит, особенно если в нем будет много грамматических ошибок.

Я совершенно уверена, что нам разрешат. Я добьюсь.

* * *

Да, я снова с плеером, но на этот раз мои музыкальные пристрастия никто не поддерживает. Петя говорит — заумь. Маринка вообще такое не любит. Она пыталась подсадить меня на Саймона и Гарфанкеля, но я не подсела, хотя Саймон очень мил. Еще бы — приклеишься в момент, потонешь в сиропе. У нас с тобой другая школа, не так ли?

Вот, послушай.

(Один наушник к его уху, привычным жестом. И он бросает все и слушает. Ничего не изменилось.)

One day you'll wake up in the present day

A million generations removed from expectations

Of being who you really want to be.

Понимаешь, о чем это? Для чего неровный, синкопированный ритм, флейта, дыхание?

Наш собственный пульс тоже синкопирован и состоит из неровностей. Сердце не метроном. Не странно ли, что оно не бьется равномерно — тум-тум, тум-тум, как часы? Ведь это проще, в том числе с инженерной точки зрения.

А повторы?

Skating away, skating away, skating away

On the thin ice of the new day.

Сколько раз мы уже просыпались, сколько раз еще проснемся, но почему-то мне кажется, что сейчас, именно сейчас, я вижу себя промежуточным звеном в непрерывной цепочке жизней. Как если бы мир был гигантским живым существом, как если бы он не знал, сколько миллионов клеточек в нем дышит, вырабатывает энергию, вспыхивает, не выдерживая пропущенного через них тока, смысла, бессмыслицы.

Или нет. Я закрываю глаза и вижу — идет волна, она поднимает нас вверх. Мы на гребне. Таких, как мы, миллиарды, но сейчас подняты, вынесены к солнцу именно мы. Вот что такое отдельная жизнь.

For those who choose to stay,

Will live just one more day

To do the things they should have done.

Какая ерунда думать, что тебя нет. Ведь разница между нами только в пространственном положении — мое окно сейчас освещено солнцем, а твое в тени… Или все ровно наоборот? Твое солнце не заходит даже ночью, но наши глаза не выносят прямого света. Поэтому мы не можем видеть прямо, лицом к лицу, а можем только гадать…

Откуда я знаю, что у тебя все хорошо, что ты ждешь? Безумие?

Я не гадаю, Митя. Я просто знаю, когда ты здесь. Это присутствие длится волнами — сейчас человек с тобой, в одной комнате, потом он вышел за хлебом, или уехал на работу, вечером вернется. И если есть в жизни какая-то достоверность, то вот она — ты со мной. Доказательства не нужны.

У нас прекрасный летний день. Наши уехали на турбазу, я присоединюсь к ним завтра. Хотела побыть здесь с тобой, без никого. Этот дом все больше и больше становится не только моим, но и твоим.

* * *

Мне не догнать тебя, конечно. Я не пришла в шесть, потом опоздала на поезд, потом занималась посудой, занавесками, дневником. Переводила, правила, формулировала. Я опоздала, я проспала весь день и вышла к закату, и увидела только краешек солнца. А потом наступила ночь.

Теперь не ты, а я должна ждать, должна надеяться, не имея никакой надежды, потому что солнце каждый день новое, Митя, и на входящего в реку текут все новые и новые воды.

Невозможность до тебя дотянуться, мучительное ощущение на кончиках пальцев, какая-то дурацкая, неумирающая надежда на то, что они там все напутали, и это был не ты, а кто-то другой… С этой надеждой можно прожить годы, а исцелит от нее трезвое понимание того, что я никогда уже не увижу тебя. Никогда. Свидания не будет.

Не будет ничего.

* * *

(В скобках, такое возможно только в скобках, чтобы заключить в рамки, изолировать, не дать расползтись вокруг, не позволить залить чернилами отчаянья… Как они везли тебя в Саратов, к маме, что было дальше. Вычертить твой маршрут до моста, потом удар. Толпа зевак, которым заняться больше нечем. Ты один, без меня, я не пришла. Снова и снова зажмуриться, чтобы принять на себя хотя бы тысячную часть, и, кажется, что если ударит тысячу раз, то снимется с тебя, что тебе там не будет больно… Это иллюзия, конечно, на себя не перебросишь, но что-то в ней есть. Отголоски какой-то правды, большей, чем свидетельство о смерти, где в графе «причина» полужирным курсивом выведено «травматический шок».

У них это называется «посмотреть правде в глаза». Я смотрю, куда денешься. Ведь это навязчивая практика — снова и снова вычерчивать маршрут, выскакивать на встречку, чувствовать боль, думать о том, как тебя везут в Саратов, что там. Я ежедневно вхожу в этот туннель, распыляясь до бессмысленного первичного вещества, чтобы каким-то чудом снова вынырнуть там, где свет. Потому что в туннеле правды нет, одна чернота.)

* * *

«Никогда» выдергивает из оцепенения, из бесконечных разговоров с-тобой-якобы-живым, и это очень больно. Выдергивает и забрасывает вперед. Получается что-то вроде стрелы. Я не могу дотянуться, а моя боль — может.

Боль — это удлиненное чувство, бумеранг, который каждый раз возвращается ко мне от настоящего тебя. Когда вдруг понимаешь, что вернулось больше, чем ты вложил.

Путано? Конечно. А ты попробуй своими словами.

* * *

Да, я теперь должна разобраться со своей замечательной теорией о том, что ничего нельзя упустить. Может быть, на это не хватит и целой жизни, но я все-таки рискну.

Вот, слушаю и каждый раз мороз по коже, и восторг, и желание сорваться с места:

Двигаться дальше,

Как страшно двигаться дальше,

Выстроил дом, в доме становится тесно,

На улице мокрый снег.

Ветер и луна, цветы абрикоса —

Какая терпкая сладость;