Читать книгу - "Живи и радуйся - Лев Трутнев"

Мысли эти отбили сон, и хотя рано еще было, чуть брезжило, лежать не хотелось. Из кухни тянуло теплом – топилась печь, и тихо шебуршала чем-то матушка, и сладко засосало вдруг грудь от этих давным-давно, с горшочечного детства, ловимых звуков и ощущений, и так потянуло меня к матери, что я не выдержал и соскользнул с кровати.

– Не дал понежиться этот горластый, – обласкала она меня улыбчивым взглядом. – Поспал бы еще, рано.

– Да не хочу. – Я, как в детстве, воссел на лавку, почти напротив печи, в жерле которой бились огненные пряди. – А где дедушка?

– Скотину погнал в табун…

Мне хотелось прижаться к матушке, как бывало в младенчестве, почувствовать ласковое прикосновение ее рук, теплоту родного дыхания. Но что-то иное появилось в душе встречь этому чувству: простая сентиментальность ли, неловкость или более сложное состояние, поднимающееся по мере взросления человека, за той гранью, которую уловить или определить невозможно и которую чаще всего упускаем мы незаметно и невозвратно, без права оглядки и повторения. Ибо время уходит водой в решете, зоревым росплеском – проглядел момент и нет ни того ни другого…

Возможно, что-то подобное испытывала и матушка. Она приглядывалась ко мне как-то по-иному, повнимательнее, что ли.

– Вырастаешь ты у меня, сынок. Отец – отцом. – И она отвернулась, и сила любви к матери сломала все преграды. Я обнял родные плечи и посунулся к маленькому уху.

– Ну что ты, мамуля? Это же хорошо.

– Опять уходишь на неделю, – голос ее дрожал, – а я думки думай: как ты там, у чужих людей, в чужом селе?..

– Да все нормально. – А у самого сердце сдавило. Так жалко мне стало и матушку, и себя, и деда… И еще дальше потянуло меня в этом страдании: к родным людям, друзьям, деревне…

* * *

– Картохи я тебе с почтой передам, – наряжая меня в дорогу, пояснял дед, – мешка три, и за постой отдашь своей хозяйке столько же. С ее огородишком малышей не прокормить. Рада будет. Я с Дусей переговорю – подвезет к дому. Уток твоих мать приготовила, в погребе лежат. Молока возьми.

– Утку я одну возьму, вторую вам. Вы тоже без мяса…

Тут и Паша помогал мне прилаживать половчее сумку за спиной, тоже свое наказывал:

– Если там что будет серьезное, сразу вертайся, и только скажи. Мы с ватагой живо кого угодно утихомирим…

Этот разговорный рокоток мягко перекатывался в душе, разгонял горечь расставания, гасил легкую грусть, тени тревожных переживаний. С этим настроем, с осветленным сердцем, благодарной памятью заторопился я длинной улицей к теням Агапкиной рощи, оглянувшись раза два на деда с Пашей, стоявших у палисадника, на родной дом, на знакомые дворы соседей…

Еще темнели слева и справа понурые избы, а мысли мои уже унеслись туда, в Иконниково, в школу, в приютивший меня дом. И тут, в проулке, у плетня я вдруг заметил девичью фигурку и сразу распознал ее: Катюха! Она стояла и смотрела на меня, и пройти мимо, не сказав ни слова, я не мог.

– Здорово, Катюха! Ты чего на ветру коченеешь? Из дома выгнали?

Она шагнула навстречу.

– Посмотреть на тебя вышла. Целый час жду…

От этого ее признания защемило в груди, подкатилось что-то к горлу.

– Чего на меня смотреть? Какой был – такой есть.

– А я соскучилась. – И вот она – рядом. Огромные глаза, в которых вопреки словам, светились искорки, густые распущенные волосы, обвивающие длинную шею, полураскрытые вишневой сочности губы… Теплом нанесло от нее, но это было иное тепло, отличное от того угара, что полыхнул во мне на вечерках, мягкое, ласковое, как от прикосновения чего-то милого, родного. Так и захотелось погладить Катюху по голове, обнять по-братски.

– Я ж тебе кто, Катюха, чтобы по мне скучать? – потянул и я предложенную игру, чему-то радуясь, неосмысленному, неуловимому сознанием, а лишь тешащему душу.

– Жених! – Катюхины глаза лучились. – Помнишь, как в покос обнимались?

Глядеть на нее было приятно, желанно-трогательно, светло.

– Сначала вырасти, а потом женихов выбирай, – ничуть не растерялся я от ее откровенности.

– А ты сам еще безусый. – Катюха ущипнула меня за щеку. – И жениха надо заранее выцеливать.

– Ишь ты, досужая, – хватанул и я ее за бугорок на груди. – Целься, да смотри не промахнись.

– Поцелуемся? – Катюха вытянула соблазнительные губы, прищурила глаза.

– Ты чего? – Я чуток откачнулся. – День-деньской, люди.

– А мне они что? – Катюха все игралась.

– Ладно, – я поправил котомку за плечами, – мне пора идти. Солнце вон на лес скоро наколется, а дорога не близкая.

– Тяжело? – Катюха, посерьезнев, тронула мою поноску.

– Да нет, – сыграл я в безмятежность. – Привыкаю.

– В субботу придешь, попроведай, – пригласила Катюха. Глаза у нее потемнели, потянули взгляд в такую глубину, в которой не было ни дна ни края.

– Видно будет. – Я поймал ее горячую, твердую ладонь и слегка пожал. – До встречи. – Шаг, второй, тело напружинилось, чего-то ожидая, но ничего не произошло, и я невольно оглянулся. Катюха так же стояла у плетня и махала мне рукой. От встречи с ней вроде силы прибавилось и радости, и пошагал я к повороту, за которым деревню закрывала подкова Агапкиной рощи, полный бодрости и волнующих надежд.