Читать книгу - "Земля под ее ногами - Салман Рушди"

После начального периода напряженности в отношениях, когда они иногда вместе проводят вечера, испытывая болезненную неловкость, они договариваются, что будут встречаться только на репетициях вместе с другими музыкантами, для обсуждения финансовых вопросов и на выступлениях. И теперь они никогда не бывают наедине, никогда не ужинают вместе, не ходят потанцевать, не кормят зверей в зоопарке, не прикасаются друг к другу. Подобно разведенным супругам, они избегают встречаться взглядом. И все же с непостижимым упорством они продолжают утверждать, что оба глубоко, бесповоротно, навеки влюблены друг в друга.

Что это может значить?

Это значит, что они всегда вместе, даже когда они вдали друг от друга. Стоя в душе, она представляет себе, как он по ту сторону стеклянной двери наблюдает, прижимая губы к запотевшему стеклу, за стекающими с ее тела водяными струями. Она прикладывает губы с другой стороны стекла, воображая, что он ждет ее. Вода ласкова, как его руки, и ее руки скользят вдоль собственного тела, ища его прикосновений и часто становясь ими. И он тоже, лежа в своей постели, убеждает себя, что место рядом с ним еще хранит ее тепло, как будто она только что вышла из комнаты; он закрывает глаза, и она возвращается, она подходит ближе. Их изогнутые тела — два вопросительных знака в конце ставящего в тупик предложения — прожитого порознь дня.

Написав строчку, он всегда думает, что она скажет об этом, слышит, как ее божественный голос берет его мелодию и подбрасывает ее высоко в небо, где она остается висеть сверкающей звездой. Когда она обедает, одна или с кем-то, она всегда вспоминает о его плотоядных привычках в еде, его ежедневном потреблении красного мяса средней прожаренности, и на ее лице появляется выражение усталой привязанности, которое она (если она не одна), к удивлению окружающих, отказывается объяснить.

Ее решение выставлять напоказ свою личную жизнь смущает и даже унижает ставшего абсолютно чуждым всякой публичности Ормуса; и все же каждый новый день заставляет его удивляться непристойной смелости ее соглашения с окружающим миром, ее готовности ходить голой по его улицам в угоду тому, что она считает правдой. В ответ на ее чрезмерную раскованность его сдержанность только усиливается, окружая его плотной стеной. Она стучит по ней кулаками как и по его знаменитой клятве; но к его выбору, как и к нему самому, она относится с уважением, которым не удостаивает никого другого.

Входя в одно помещение, они чувствуют себя двумя одинаково заряженными частицами, их любовь искрится и потрескивает. Разумеется, не обходится без ссор. То, что он считает своей приверженностью моногамии, она определяет как растущий абсолютизм. Она обвиняет его в тирании, которую он называет верностью. Их разделяет не что иное, как ее натура, отвечает он. Ее выбор в пользу неверности, ее нежелание ценить то, что являет собой истинную ценность, а именно любовь хорошего человека, его любовь. То, что он называет неверностью, она считает свободой. То, что он считает неразборчивостью в связях, она провокационно провозглашает демократией. Эти споры никуда не ведут, как, наверное, и ссоры всех влюбленных, хотя их ссоры не могут завершиться, не могут быть погашены, как у других, — поцелуем забвения.

Все остается в памяти.

И они могут целоваться только во сне, лишь в своих сновидениях.

Вина продолжает постоянно рассказывать всё и всем. И у интимных подробностей больше всего шансов стать достоянием публики. Выходя на сцену, Ормус встает спиной к залу, лицом к музыкантам — как дирижер, Караян с гитарой «Стратокастер», а она в это время выкрикивает число, которое, как всем известно, означает количество дней, прошедших с того дня, когда она последний раз спала с Ормусом. Она объявляет имена своих любовников — временной замены Ормусу, заявляет о своей непоколебимой вере в животворную силу оргастической энергии и многократных оргазмов и разглагольствует о природе своих сексуальных предпочтений.

(Доминирование, рабское подчинение, агрессия, перемещающаяся с покорностью, наказание, уступка — задолго до своих подражателей в восьмидесятые она открыто говорила об этих знакомых многим маленьких секретах наших запертых сердец, выставляя для обозрения на освещенную софитами сцену то, что раньше пряталось в темноте; она нарушала табу и превращала их в стиль жизни. За что незамедлительно удостоилась прозвания Порнограф-фонограф и «создательница стереотипов стерео» от тех, кто не хотел замечать очевидного, а именно — ее колоссальной, постоянно растущей потребности в нем — потребности, о которой она кричала на всю планету, чтобы приуменьшить ее и таким образом выжить, а она била по ней каждое утро ее жизни с удвоенной силой — по сейсмической шкале ее сердца, как по шкале Рихтера, умножалась снова и снова, понуждая ее к еще большим крайностям в поведении-назло-всем, к скандалам, распущенности и наркотикам. А если быть точным, то лишь одного человека в мире она стремилась обидеть: независимо от масштабов аудитории и возмутительной непристойности ее поведения настоящая ее цель была глубоко интимной, ее истинная публика состояла из одного человека.

Ну, может быть, если мне будет позволено тщеславие хоть на мгновение, — из двух.

Я говорю так, потому что она, королева саморазоблачения, никогда не выставляла на всеобщее обозрение меня.)

Заклятый враг скрытности, она до самого конца держит в секрете мое существование. При ее жизни Ормус так никогда и не узнает о наших долгих послеобеденных часах на моей огромной медной кровати. А почему? Да потому что я для нее не пустое место. Потому что в наших отношениях есть продолжительность — начало и будущее, вот почему. Потому что коту позволено смотреть на королеву и, может быть — только может быть, — иногда королева тоже смотрит на этого голодного молодого кота.

Ее случайные любовники, о которых она говорит на публике, будучи названы по именам, уже не имеют никакого значения. Ни один из них надолго не задерживается: несколько недель, в лучшем случае — пара месяцев. Мой роман с нею — точнее, половина романа, потому что только половина из нас двоих была влюблена, — продолжался почти восемнадцать лет.

Гайомарт Кама выпрыгнул из головы Ормуса и исчез. Великий человек лишился брата-близнеца, но (сам не зная того) обрел меня. Я — его Другой, его живое, остающееся в тени «я». Я делил с ним его девушку. Она не говорит ему обо мне, потому что это имело бы для него значение. Это разорвало бы его на части. Ведь именно те люди, с которыми вы делите историю, могут оставить вас тонуть у обломков корабля.

Вот так и Вина однажды оставит нас обоих.

Если Другой не может быть назван, то находящееся в тени «я» должно быть тоже, по определению, лишено своего «я». Она не дает мне никаких прав на себя, приходит и уходит когда вздумается, призывает меня и отвергает, позволяя себе эти царственные капризы. Не мне возражать против кавалькады ее дружков; и уж конечно не мне ревновать ее к Ормусу. И все же каждое ее новое сексуальное откровение становится для меня тем, что я стал определять как «удар под дых». А факт существования Ормуса — любви, которая не может реализоваться, но и закончиться не может, — медленно поворачивающийся в сердце нож. Она публично высмеивает его воздержание; я веду свой счет. Каждый уходящий день приближает его к цели, к тому дню, когда он попросит ее сдержать свое обещание.