Читать книгу - "Было, есть, будет… - Андрей Макаревич"

Ну где еще, в какой другой стране люди имеют счастье праздновать Новый год два раза за две недели? В большинстве стран и один-то Новый год не очень отмечают – Рождество главнее. Так у нас Рождество тоже есть, причем аккурат между Новыми годами. Кому в мире расскажешь – не поверят: это ж какая поляна для трех мощных праздников подряд! Не все доходят до финала – есть риск не рассчитать силы. Это, правда, сейчас, когда государство подарило нам каникулы. Мудро – все равно никто ни черта не работал. Хотя на работу ходили. Мучились, а ходили. А Старый Новый год все равно отмечали – куда ж деваться?

Как ни верти, а из детского Нового года всплывает не елка, не подарки под ней – нет – предновогодние запахи стола. Они проецируются на радостное всеобщее ожидание праздника, а праздников-то было – Седьмое ноября, Первое мая и Новый год, самый главный. Отмечали всей коммуналкой, у нас в комнате раздвигали стол, соседи тащили стулья и гладильную доску – класть между стульями, когда не хватало. Стол собирали вскладчину. Сосед дядя Дима нес селедку, окруженную кружочками вареной картошки и припорошенную луком, мама делала фирменный салат: размятый лосось из банки с рисом, луком и майонезом (как я сейчас понимаю – совсем не гурмэ, а тогда нахваливали – ого-го!). Бабушка делала заливного судака, его ставили за окно на мороз, и тертую свеклу с грецкими орехами, чесноком и тем же майонезом. Оливье же вертели общими усилиями, и получался его целый таз. Мне, пятилетнему, до самого Нового года сидеть не разрешали, да с шумными взрослыми было и неинтересно – я уходил под стол, рассматривал ботинки и туфли, пока меня не вытаскивали и не относили в кровать. Зато утром можно было на цыпочках подобраться к холодильнику «Саратов» (все еще спали) и наковырять всего разного до отвала. Странно – есть я в детстве ненавидел, а вкус этих праздничных яств волнует меня до сих пор.

Как-то недавно мой товарищ Гарик Писарский устроил фестиваль оливье. Поводом послужил тот факт, что товарищ его восхищался салатом оливье из одного известного ресторана, а Гарик, напротив, это изделие осуждал. В общем, предложено было товарищу привезти из означенного ресторана оливье, а людям, неравнодушным к этому продукту, приготовить свои варианты – каждому на свой вкус.

Для начала я решил копнуть историю и выяснить наконец, что из себя представлял настоящий «Оливье», названный в честь его создателя – шеф-повара Оливье из ресторана «Эрмитаж». Перелистал несколько старинных кулинарных книг, нашел только в пятой. Нашел – и поразился: ничего общего с тем, что мы едим сегодня. Вареный картофель, свежие огурцы, рябчики (филе), раковые шейки, оливки, трюфели – все режется крупными кружками, укладывается послойно и перемежается смесью майонеза с… соевым соусом! Все достал (включая трюфели), собрал как положено – вкусно! Но не из детства. И тогда я сделал еще один салат – Из Детства Улучшенный.

Конечно тот, старинный, был с колбасой. Докторской. Подозреваю, что мясные ингредиенты на этом и заканчивались. Но ведь жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее. В общем, вот мои ингредиенты (кстати, почти по Новикову – уже потом прочитал): вареная картошка, вареная морковка, огурец (свежий и соленый – пополам), яйца, зеленый горошек, куриная грудка, телячий язык, немного копченой утиной грудки (не переборщить!), репчатый лук, каперсы. Главный фокус – все должно быть исключительно любовно порезано на кубики с ребром не более 5 миллиметров. При этом ни картошка, ни яйца не должны рассыпаться. Предупреждаю – это адский труд, не всем дано. Можно обратиться за помощью к спокойной и доброй пожилой женщине. А вот в майонез добавьте пару ложек соевого соуса – в память о господине Оливье. Не пожалеете.

Забавно, что оба моих салата в результате заняли первое место. Хотя спортсменов на старте было – знаете сколько? Штук сто! Ну ладно, десять.

В общем, рекомендую оба изделия – если, конечно, найдете трюфели и спокойную добрую пожилую женщину. Удачи!

Подушкино, 2001

Иконы

Само слово «икона», сама музыка этого слова – удивительна: там смирение и тихая печаль, запах воска и Времени, уложенного в столетия. Немного так точно звучащих слов в русском языке.

Никогда я не считал себя ни знатоком, ни коллекционером икон. Всегда, как казалось мне, разделял: икона как произведение искусства, написанное художником, и икона как предмет поклонения, нечто сакральное. Первое интересовало меня больше.

Середина восьмидесятых. Мы небольшой компанией путешествуем по Северу – Архангельская область, Мезенский уезд, деревня Кимжа. Огромные, как дредноуты, дома из черных необхватных бревен, из оставшихся жителей – бабки, правнучки сбежавших сюда староверов. Здесь никогда не было крепостного права. Бабки суровы, и восхитительный их северный юмор под этой суровостью разглядишь не сразу – сначала тебя должны принять. Или не принять. В нашей компании – мой товарищ, человек ушлый, имеющий к иконам явный интерес, причем отнюдь не альтруистический. Мы пьем чай в доме бабки Матрены. Бабка Матрена жалуется на здоровье, говорит, что осенью собирается в дом престарелых в Архангельск – зимой одной совсем тяжело. В красном углу у Матрены висит очень необычный Георгий Победоносец – старый, ковчежный, квадратной формы. Мой товарищ не сводит с него глаз, и глаза его горят. Весь вечер потом он уговаривает меня побеседовать с Матреной насчет продажи – сам что-то робеет. Никогда с ним такого не бывало. «Нет уж, друг мой, – говорю я, – тебе надо, ты и проси. Зайди и сам попроси. И учти – продать не продаст, а просто отдать может». Я этих северных жителей знаю лучше, чем он.