Читать книгу - "Семья Мускат - Исаак Башевис Зингер"

16 июля. Он получил работу в теологической семинарии в Тахкемони. Пришло письмо от Герца Яновера. Слава Богу, теперь у нас будет на что жить, хотя сколько они заплатят, пока не известно. Жизнь здесь недорогая. Клубника почти ничего не стоит, и она очень сладкая. Масло тоже дешевое. Девушки приносят из леса огромные вязанки хвороста. Раньше Аса-Гешл избегал такой работы — считал лицемерием преподавать в религиозной школе, но теперь вроде бы доволен. Эта работа поможет ему уклониться от военной службы: семинаристов, а может, и преподавателей в армию не берут. Сегодня он пообещал, что сделает все возможное, чтобы развестись с Аделе. Сказал даже, что даст мне родить, если я гарантирую ему, что будет мальчик. Как будто это от меня зависит!

17 июля. Получила письмо от Маши. Она вдруг вспомнила, что я ее двоюродная сестра. Прямо по пословице: «Когда дело плохо — и еврей хорош». С Янеком она несчастна. Теперь он полковник и должен идти на фронт. Прямо она никогда ничего не скажет — все намеками. Хочет, чтобы я приехала к ней в Вилянов. Живет в окружении генералов и генеральш. Я, конечно же, не поеду, хотя Янек мог бы Асе-Гешлу помочь.

6 августа. Сегодня мой день рождения. Мне двадцать семь. Через три года будет тридцать. Фантастика. На что ушли эти годы? Все промелькнуло, как во сне. Раньше я думала, что в этом возрасте люди умнеют. Но я такая же простодушная, как была. Во всем. Иногда мне кажется, что жизнь научила меня лишь двум вещам: любить и страдать.

Про свой день рождения я напоминала ему несколько раз, хотя знала — он все равно забудет. Он и забыл. Утром я об этом даже словом не обмолвилась, он — тоже, и я решила, буду молчать. Но силы воли не хватило. За обедом я проговорилась, и он меня поцеловал. Я рассчитывала, что вечером он что-нибудь мне подарит — цветок или плитку шоколаду, но он опять забыл.

7 августа. Крестьянин принес краковскую газету. Идут кровавые бои. Польская армия терпит поражение за поражением. На деревню налетели странные птицы. Они клюют зерно с полей, и крестьяне уверяют, что говорят эти птицы человеческим голосом. Все время кричат: «Давай есть! Давай есть!»— и после сбора урожая исчезают. Наш хозяин очень стар и добродушен. Ростом он невелик, но тащит из леса огромные деревья. Бедняга, он влюбился в меня! Стоит ему меня увидеть, как он срывает с головы свою смешную маленькую шапчонку. Рассказывает мне венгерские истории про привидение, которое летними ночами под видом ягненка выходит из реки и своими песнями заманивает людей в воду.

По его словам, три четверти крестьян до урожая живут впроголодь, и хлеб им приходится покупать в булочной, что считается позором. Похоже, здесь есть коммунисты. Старый крестьянин с ними заодно. Говорит, что в России крестьяне освобождены от налога. Скажи такое еврей, поднялся бы крик, а вот крестьяне ничего не боятся. Его жена — женщина скверная. Жалуется, что в деревне умирает недостаточно крестьян и из-за этого столько нуждающихся.

9 августа. Сегодня поднялись на гору, где наш крестьянин держит своих коров. Его дочь ютится среди скота. Посреди конюшни лежат камни, которые она использует в качестве очага. Все здесь такое же, как и тысячу лет назад. Спит она на сене. На полках глиняные горшки с кислым молоком. Встает в четыре утра собирать траву, так как пастись скоту негде. Асе-Гешлу здесь ужасно понравилось. Сказал, что с удовольствием жил бы здесь со мной. Дочка хозяина ходит в рваном платье. Влюбилась в него и даже не думает это скрывать. Вот корова! Я с трудом удержалась от смеха, когда она дала ему чашку парного молока, прямо после дойки, и отказалась взять деньги.

10 августа. Не спали до рассвета. Он ни во что не верит — ни в Бога, ни в человека. Все видит в черном цвете. До сих пор погода стояла хорошая, но сегодня небо затянуло, и Бабья Гура скрылась в облаках. Ходил на почту. У меня ужасно тяжело на душе — сама не знаю почему. С трудом сдерживаюсь, чтобы не заплакать. Боюсь, он не понимает, что такое любовь. Признает одну только похоть.

2

День в августе. Мы опять в Отвоцке. Дорога была ужасная. Поезд набит солдатами. Большевики наступают со всех сторон. Послезавтра Аса-Гешл должен явиться в военный комиссариат. Он работает в семинарии и еще в женской гимназии Хавацелет. Но теперь придется все бросить. Господи, сколько я его знаю, он все время ходит в военный комиссариат! У Клони выкидыш. Янек ранен. У меня только одно желание: заснуть и не проснуться.

Вторник. Сегодня мы встали с рассветом и поехали в Варшаву. Военный комиссариат находится на Злотой. На улице выстроилась очередь из рекрутов. Я была единственной женщиной. Гои издевались над еврейскими парнями. Я стояла с ним рядом, и мне было очень грустно. Как же он не похож на всех остальных! Молодые люди знакомились, беседовали, смеялись, угощали друг друга сигаретами, он же никому не сказал ни слова. Стоял, уставившись в книгу. Со мной был резок — как будто я во всем виновата. Я была уверена, что его забракуют, но он был признан годным. Через неделю он должен явиться на призывной пункт.

Четверг. Вчера вечером он приехал в Отвоцк, а сегодня утром уехал в Варшаву. Ночевал у матери, а не у Гины. Не могу даже ему позвонить. Почему он все держит в тайне?! Они все заодно с Аделе. Все они заодно — я для них чужая. Когда он уйдет в армию, в Отвоцке я не останусь. Пойду в сестры милосердия.

Пятница. Он должен был приехать сегодня, но уже час дня, а его до сих пор нет. Даже открытки не написал. Я знала, что легкой наша жизнь не будет, но никогда не предполагала, что мы будем так часто ссориться. Он погружен в себя, говорить с ним невозможно. Верно, ему сейчас плохо, а мне разве лучше?

Суббота, вечер. Сегодня утром поехала к Клоне в Медзешин. У них все совсем по-другому. Владек на фронте, но никто не делает из этого трагедии. У нее были мать с отцом. Мы вместе обедали. Отмечали день рождения ее свекрови. В жизни не видала такого громадного пирога, величиной с квашню. После обеда играли. Все встали в круг, точно дети. Тот, кто оказался за кругом, должен был платить «фант». Клонин отец отдал за фант свои часы, и «судья» велел ему меня поцеловать. Старик покраснел, как дитя, и я смеялась от души. Как же я завидую этим простым людям!

Воскресенье, ночь. Вчера, поздно ночью, он наконец приехал. Уж не знаю, что с ним случилось, но был он весел, общителен и даже преподнес мне томик стихов Леопольда Стаффа. Сегодня у нас были дядя Абрам и Герц Яновер. Все говорят, что война скоро кончится, — даже раньше, чем он пройдет военную подготовку. Дядя Абрам, Герц и он схватили палки и метлы и стали маршировать, как солдаты. Написала письмо Маше.

Среда. Он на призывном пункте, где-то в Шилеце. Посторонних туда не пускают. Вчера я ночевала в Идиной студии. Дядя Абрам спит с ней в спальне. Я лежала на кушетке и никак не могла уснуть. Смотрела через стеклянную крышу на мерцающие в небе звезды, и мне чудилось, будто я на небесах. Ида совсем седая. При свете луны картины на стенах оживали.