Читать книгу - "Хорошие деньги - Эрнст Августин"

Этот нибургер представлял собой некий валик, или утолщение, опирающееся на плечи и охватывающее шею до самого подбородка, в виде трубы; всё это делалось из стали, обтянутой кожей, и выглядело очень профессионально, как-то очень по-медицински. Лайка цвета мяса.

Была ещё одна версия этого приспособления — с хомутом и выгнутой чашей для подбородка, — но эта модель, как уверял ортопед, предназначалась для тяжёлых переломов челюсти. И я заметил, что дядя облюбовал именно эту модель, особенно из-за подбородочной чаши — он её приставил к себе и подошёл к зеркалу.

Тогда я не мог себе этого объяснить — сегодня смог бы, но сегодня я смог бы объяснить и многие другие моменты.

— А это что?

Дядя указал на нибургер на самой верхней стеклянной полке: у этого образца к хомуту была прикреплена ещё одна дуга, которая, судя по всему, перекидывалась через нос обладателя. И вид у неё был весьма грозный, почти как у боевой маски, какие показывают в кино. Цвет кожи не светло-мясной, а чуть посмуглее. Этакий супернибургер, если угодно.

Но этот образец, как поспешно заверил нас протезист (который, видимо, уже предвкушал всё, что за этим последует), предназначался для совсем уж тяжелых переломов челюсти.

Для тяжелейших!

— Я беру этот! — сказал дядя.

•••

Однажды я увидел его в этом сооружении на улице, дело было вечером.

Кто-то шёл мне навстречу в длинном пальто и при моём приближении отвернулся, низко надвинув шляпу и подняв воротник. Я ещё подумал: что-то знакомое, где-то я его уже встречал. И когда он повернулся ко мне лицом… Боже милостивый! Это было не лицо, а… за всю свою жизнь я не видел ничего более ужасного.

А шляпа была непомерно велика; позднее, в гардеробе, я разглядел её как следует: серый фетр, размер примерно шестьдесят второй, самое меньшее. Изнутри был прикреплён твёрдый валик, чтобы шляпа не болталась на голове.

— Скажи, дядюшка, — спросил я его со всей серьёзностью, — кого ты так боишься?

— Человека из Одессы.

Должно быть, это была шутка или цитата из какого-то анекдота, но я его не знал. Звучало как-то не очень натурально. Неужто он правда боялся?

— Невозможно на улицу выйти, — пояснил дядя. — Нельзя поручиться за собственную жизнь.

Что тут скажешь! Я обнаружил даже сумку, приготовленную им на случай внезапного бегства. Наткнулся я на неё совершенно случайно. Она была припрятана за дядиным письменным столом. Я озадаченно подумал, что бы это могло быть. Оказалось, чёрт возьми, носки, рубашка, зубная паста, отвёртка, сложенный костюм и — что растрогало меня больше всего — баночка с домашней колбасой и кекс.

Что это было — паранойя?

Кстати, что касается «белого шума», то у меня однажды возникло подозрение, что дядя сам его производил. Во всяком случае, однажды вечером я услышал наверху, в его холле, ужасный треск, который сразу же прекратился, как только я постучал в дверь. То ли он перенял это у сумасшедшего, то ли, может, хотел таким образом заглушить соседское пианино?

•••

Мне всё это видится так.

Одесса, 1992 год. Сумрачный свет с трудом пробивается в Богом забытый заводской квартал. Глухие стены, вход на бывшую фабрику пошива пальто. Выходит мужчина, осматривается по сторонам, сворачивает в боковую улочку; его зовут Николай 1Ъворите, по прозвищу Другим, он же Карманчик; он идёт по улочке вниз. Двери домов теряются вдали. Он стучится в одну из них.

— Што такое? Отвечает;

— Здесь Беняк живёт? Мы ему приносим весть, што хлеб растёт.

Поворачивается и уходит.

Другим, он же Карманчик, находится на половине пути до пустой грузовой платформы, около которой переминаются две фигуры. Другим, он же Карманчик, приостанавливается, но потом продолжает путь.

Доносится далёкий звук аккордеона — возможно, ещё из времён коммунизма. На этом месте — теперь внимание! — появляется фигура, явно чужеродная здесь, — как видно, кто-то заблудился.

Другим, он же Карманчик, мгновенно ориентируется, он знает, что почём, уж он немало люда перерезал ни за понюшку табаку. И что с того? А ничего, это ему что овцу зарезать, так же просто и легко. Но Другим, он же Карманчик, мужик душевный, он понимает толк в аккордеоне и потихоньку даже подпевает; он женат.

Что тебе надо, сигареты или колбасу, или, может, ты хочешь наручные часы, — у него есть и наручные часы. Незнакомец — то ли «товарищ», то ли «папаша», в наши дни трудно отличить, — не реагирует, а может, он вообще иностранец в длинном пальто?

— Десять долларов!

Забытый Богом заводской квартал без окон. Впереди заржавевшая дверь, ведущая на фабрику пошива пальто «Капля дождевая», ещё дальше — спрятавшиеся двери домов, до автобусной остановки четыреста метров, но в это время суток автобусы не ходят.

— Сто долларов за жизнь, папаша. Сколько народу ты так погубил, человек двенадцать?

И тут незнакомец поворачивается… Никакой то был не папаша, а… вид его так ужасен, что Другим, по прозвищу Карманчик, с той минуты начал заикаться. То б-б-б-был н-н-н-н-нибургер, ни одному человеку такое не выдумать.

После этого его стали называть только так; К-к-к-карманчик.

•••

Серебряная линия на горизонте? Какой имеется в виду горизонт — надежда, Дальние ли страны, далёкие берега, — что, если дядя прибегнул к символическому языку, который мог быть понятен только мне? Единственному из всех на свете?

Однако очередного письма в чертёжной комнате, где его по логике следовало ожидать, не оказалось. И никакого указания, ни подсказки, ни инструкции, ничего вообще. Я уже задавал себе вопрос, не подвергаюсь ли я сам проверке на сообразительность на специальном испытательном стенде.

Сообразительность, сообразительность.

Следуй за днями, следуй за усилиями.

Итак, в этом помещении я приложил усилий несметное количество, вот именно здесь, за этим столом, на этом самом месте, на которое я сейчас смотрю… Я смотрю на это место ещё некоторое время (не видя) — и внезапно замечаю тонкую, тончайшую серебряную волосяную линию, уходящую от середины стола влево, она видна только с одной позиции: когда я склоняюсь над столом в рабочем положении, как сейчас. Чёрт возьми!

Линия доходит до края стола и продолжается уже внизу, на дощатом полу, не меняя направления. Я ползу на коленях, пересекая комнату, следуя как за путеводной нитью, — заканчивается она крохотной стрелкой в нише.

Заканчивается стрелкой.

Эту нишу, образованную капитальной стеной и выступом каминного дымохода, я обследовал сантиметр за сантиметром, от пола до потолка. И под полом тоже. Я вскрыл пол, приподнял доски, в дымоход посветил изнутри фонарём, в конце концов я простукал все стенки в нише, пока кто-то не постучал мне в ответ с другой стороны. От соседей.