Читать книгу - "Ты поймешь, когда повзрослеешь - Виржини Гримальди"

«Привет, моя птичка! Позвони матери, она мне оставила сообщение, что не может до тебя дозвониться, поэтому волнуется. Целую».

Разговор с матерью я внесла в список неотложных дел, хотя он меньше всего вдохновлял меня.

17

Было около десяти часов вечера, когда я нажала на телефоне кнопку «мама». На экране высветилось ее фото в объятиях моего отца. Я до сих пор не представляла, что ей скажу.

Мать думает, что я все еще живу у Марион. Так получилось, что после расставания с Марком я поселилась в квартире подруги в Париже. Я жила, как в тумане, раздавленная смертью отца, уничтоженная предательством любимого, который отказался протянуть мне руку помощи, и отправленная в нокаут потерей бабушки.

Несколько месяцев я спала на диване Марион, если не в постели очередного парня, которого я подцепила в баре. Я много пила, отдавая себе отчет в том, что человеческое тело – это неистощимый источник слез, отрезала волосы и сожгла мосты. В отупении я дюжинами просматривала американские сериалы, и каждый раз вздрагивала, когда речь заходила об отце семейства и смерти или когда в кадре мелькало зеленое кресло. Я прочла семнадцать книг о том, как снова обрести счастье, отправила три тысячи эсэмэсок матери и сестре, взяла два больничных, ходила по три дня подряд в одних и тех же трусах, съела пять тысяч гамбургеров, купила десять миллионов флаконов с лаком для ногтей почти одинаковых расцветок, набрала лишние килограммы и утратила иллюзии. Однажды вечером, когда я, мертвецки пьяная, пыталась удержаться на ногах, надевая платье в комнате парня, с которым познакомилась несколько часов назад, меня как будто пронзило электрическим током.

Если бы отец видел меня, ему было бы чертовски стыдно за свою дочь. Надев платье, я поспешила как можно скорее убраться отсюда, забыв впопыхах, что лестница скользкая. Я моментально протрезвела, валяясь на ступеньках, мысленно улыбнулась отцу и пообещала ему взять себя в руки.

На следующий день мне на глаза попалось объявление дома престарелых в Биаррице с красивым названием «Тамариск».

Я ничего не сказала матери. «Здравствуй, мама, я звоню тебе, чтобы сказать, что оставила работу в Париже и заключила временный контракт с домом престарелых в Стране Басков. До скорого, целую». Нет, только не это. Я решила избавить ее от переживаний. Кроме того, с эгоистической позиции меня больше устраивало, чтобы она не знала, что я нахожусь в нескольких километрах от нее. Мне нужно было время, чтобы вновь обрести себя и понять, чего я хочу. Я решила строить свою жизнь без чужого вмешательства и давления со стороны близких.

Я как будто бесконечно бродила по лабиринту, не надеясь выбраться из него. Я упиралась в стену, сворачивала, не понимала, куда иду, и должна была найти выход без нити Ариадны и GPS. Каждый вечер, когда я закрывала глаза, передо мной возникала одна и та же картина. Меня снимает камера, которая постепенно удаляется. Я стою посреди комнаты, потом в центре здания, затем парка, города, страны, планеты. Я становлюсь все меньше и меньше. Именно так я воспринимаю свое существование: микроскопическое, бессмысленное, никому не нужное.

Если бы моя мать знала, что я рядом, она бы каждый вечер настаивала, чтобы я перебралась к ней. Она бы окружила меня вниманием и заботой, как ребенка, кем я, собственного говоря, осталась в ее глазах. Тяжело противостоять искушению: меня соблазняла идея снова оказаться в своей постели, где я спала подростком, среди постеров «Spice Girls» и коллекции плюшевых игрушек. Но мне тридцать два года, я уже не ребенок и должна сама научиться справляться с трудностями. Если меня чему-то научили несколько последних месяцев – а именно об этом говорил Густав по время нашей доверительной беседы, – так это тому, что, как бы мы ни были окружены любовью и вниманием близких, радости, страдания и тоску мы переживаем в одиночестве.

Мама ответила после первого звонка:

– Алло?

Ее голос дрожал, видимо, она действительно переживала.

– Мамулечка, это я, ты пыта…

– О, моя девочка! – воскликнула она. – Я отправила тебе кучу сообщений, почему ты не перезвонила?

Вот, я уже ненавижу себя.

– Извини, мама, много работы, даже не замечаю, как дни пролетают. Как дела?

– Если ты работаешь сверхурочно, они обязаны тебе оплачивать переработку. Эта клиника выжала из тебя все соки. Ты до сих пор не нашла квартиру?

– Пока нет. Но диван Марион меня вполне устраивает. Не беспокойся. А у тебя как дела? Я тебя уже второй раз спрашиваю.

– Что обо мне говорить? Нормально… У меня новая коллега, она напоминает мне твою сестру, такая же болтушка, но очень милая. Кстати, о Кароль. В эту субботу у меня был твой крестник. Он очарователен, нарисовал тебе картинку, скоро отправлю. И чуть не забыла: в последнее время у нас шли дожди, крыша не выдержала и протекла. Я сделала ремонт, к счастью, рабочие попались хорошие, правда, обошлось мне все это в копеечку. Но я в любом случае не собиралась в отпуск в этом году. А кроме этого, больше ничего нового.

В этом вся моя мать. Она готова говорить о чем угодно: о ремонте, о коллеге, о моем крестнике – и ни слова об отце. Но я знаю, что мысли о нем преследуют ее каждую секунду. Она всегда была такой, всегда хотела оградить нас с сестрой от жизненных неурядиц. Как будто ее попытки сделать вид, что страданий и горя не существует, действительно изгоняли их из нашей жизни.

– Мама, я хочу знать, как ты себя чувствуешь, – продолжаю настаивать я.

– У меня все хорошо, я же тебе сказала, – ответила она с привычной сдержанной усмешкой.

– Было не слишком тяжело в прошлый вторник?

– А что у нас было в прошлый вторник? – спросила она невинным тоном, будто не понимала, о чем идет речь.

– Мама…

– Ты говоришь о дне рождения твоего отца? Да, было нелегко, моя девочка, очень нелегко. Я тебе рассказывала, что мадам Эчевери разошлась с мужем? Оказывается, он ее обманывал с тренером по гимнастике ее детей. Представляешь?

– Мама, я хочу поговорить с тобой о папе. Ты можешь рассказать мне, как тебе плохо, ты можешь говорить со мной обо всем, что с тобой происходит. Ты знаешь, я все время думаю о нем. Мне грустно, очень грустно, временами на меня накатывает такая тоска, мне его так не хватает. И поэтому не бойся причинить мне боль, говоря о нем, потому что мне и так хуже некуда. И самое страшное – когда рядом с тобой нет никого, с кем можно поделиться воспоминаниями.

В трубке раздался шумный вздох, затем покашливание, и только потом я услышала дрожащий голос мамы: